А теперь — деталь из нашей сегодняшней действительности. Когда в 1996 году федеральные российские власти твердо, судя по всему, встали на путь мирных переговоров с чеченскими кругами и деятелями, объявленными "сепаратистами" (именно тогда, к счастью, стали пробивать себе дорогу императивы гуманистического права), наиболее резко против состоявшихся в этой связи соглашений в парламенте и на других форумах выступили... коммунисты. Что ж, это можно понять: вновь рухнула одна из грандиозных идей коммунизма, тем более в таком благоприятном варианте, когда она проводилась "чужими руками", обосновывалась таким, казалось бы, благородным принципом, как "единство государства", и когда все неблагоприятные последствия войны можно было возложить на политических противников. Впрочем, детали — деталями, а вот в середине мая 1997 года произошло событие, которое не только придало линии на мирное урегулирование чеченского конфликта принципиально-последовательный характер, но и, по всем данным, (как бы не ошибиться!) знаменует реальный и крупный поворот в развитии современного российского права. Заключенный 12 мая 1997 года Договор о мире, наряду с тем, что он юридически подводит финальную черту войне и, более того, всему четырехсотлетнему конфликту на чеченской земле, провозглашает отказ навсегда Чечни (Ичкерии) и России от применения и угрозы применения силы при решении любых спорных вопросов. Такой отказ, имеющий, на мой взгляд, существенное конституционное значение (напомню, что недопустимость использования вооруженных сил внутри страны была сформулирована в решении ККН 1991 года именно как конституционный принцип), по сути дела означает официальный и высокозначимый поворот от рецидивов коммунистического правопонимания к фактическому воплощению в России самих основ гуманистического права. И если это верно, то тогда май 1997 года должен быть обозначен в качестве времени одного из самых значительных и знаменательных событий в развитии российского права. К этому, правда, примешивается горечь от потерь и бед, нанесенных двухлетней чеченской войной. Но и эта горечь в связи с крупным поворотом в правовом развитии России имеет и свою философско-правовую и моральную сторону. Она своим обличительным пафосом должна быть обращена не только к виновникам трагедии, к "партии войны", но и в не меньшей мере к силовой идеологии коммунистической философии. И в этой связи всем нам, так и не вставшим на путь искреннего покаяния и очищения от искушения и проклятия коммунизма, никуда не уйти от ощущения вины и ответственности за все случившееся. И более того — от ощущения некоего провиденческого возмездия, когда потери и беды, происшедшие в результате чеченской войны, стали для всех нас своего рода тяжкой расплатой за коммунизм. Последней ли расплатой? Что еще предстоит перенести нашему Отечеству, всем нам за наше кошмарное прошлое и настоящее, и так уже отмеченные неслыханными мученичеством и жертвенностью людей? И неужели только такие потрясения общества, как чеченская война, способны просветлить наш разум, разбудить совесть, сделать неотвратимыми и на нашей земле верховенство и торжество Права? — 210 —
|