|
420 мы можем помыслить субъекта вне слухового поля, но никак не вне мира.1 У субъекта, который слышит, отсутствие звуков не нарушает коммуникации с сонорным миром, так и у субъекта глухого и слепого от рождения отсутствие аудитивного и визуального мира не прерывает сообщения с миром как таковым, поскольку перед ним всегда существует что-то, какое-то бытие, которое необходимо разгадать, omnitudo realitatis* эта возможность раз навсегда основана на первом сенсорном опыте, каким бы узким и несовершенным он ни был. У нас нет никого другого способа узнать, что есть мир, кроме как принять это утверждение, которое каждую минуту сказывается в нас; все определения мира были бы только абстрактным описанием примет, которые нам ничего не сказали бы о нем, если бы у нас уже не было доступа в сферу определенного, если бы мы не знали этого определенного благодаря лишь тому факту, что мы существуем. Именно на переживании мира должны основываться все наши логические операции означения. И сам мир при этом не является неким значением, общим для всех наших опытов, которое мы вычитываем через них, идеей, которая вдыхает жизнь в материю знания.1 Мир не дан нам в виде ряда каких-то профилей, которые связываются сознанием воедино. Без сомнения, мир очерчивает себя и, в первую очередь, пространственно: я вижу только южную сторону бульвара, а если я перейду проезжую часть, то увижу его северную сторону; я вижу только Париж; деревня, которую я недавно покинул, погрузилась в какую-то сокрытую жизнь; если смотреть более глубоко - пространственные очертания являются также и временными очертаниями. Другое место - это всегда есть не что иное, как то, что мы видели или что могли бы увидеть. И даже если я его воспринимаю как одновременное с настоящим, то это происходит потому, что оно составляет часть той же самой волны моего временного существования. Город, к которому я приближаюсь, изменяет свой вид, как я это ощущаю, когда на мгновение отвожу глаза и смотрю на него снова. Но его очертания не следуют для меня друг за Другом и не накладываются друг на друга. Мой опыт в эти различные моменты соединяется с самим собой таким образом, что я не приобретаю различные перспективные виды, 1 Stein. Beitrage zur philosophishen Begrundung der Psychologie und der Geisteswissenschaften. S. 10 и след. 421 связанные друг с другом понятием инварианта. Воспринимающее тело не занимает последовательно различные точки зрения, находясь под надзором нигде не находящегося сознания, которое их осмысляет. Рефлексия объективирует точки зрения и перспективы. Когда же я воспринимаю, то благодаря моей точке зрения я принадлежу миру целиком и полностью, я даже не осознаю границ моего визуального поля. Разнообразие точек зрения дает о себе знать через неуловимое скольжение, через некое "шевеление" кажимостей. Если последовательные образы действительно отличаются друг от друга, когда, например, я на машине приближаюсь к городу и время от времени на него посматриваю, то восприятия города уже не существует, и я внезапно оказываюсь перед другим объектом, который не соизмерим с предыдущим. Но в конце концов я заключаю: "Это Шартр"; я соединяю вместе две кажимости, поскольку обе они извлечены из одного восприятия мира, который не может, следовательно, мириться с такой же прерывностью. Невозможно конструировать восприятие вещи и мира из отдельных очертаний, как невозможно выводить бинокулярное видение объекта исходя из двух монокулярных образов. Мои образы мира сливаются в один-единственный мир, точно так же, как двойной образ исчезает в единственной вещи, когда я перестаю давить пальцем на глазное яблоко. Я не имею сначала какую-то одну перспективу, потом другую и между ними определенную рассудком связь; каждая перспектива переходит в другую, и если мы можем еще говорить о синтезе, то речь идет о "синтезе перехода". Точнее говоря, актуальное видение не ограничено тем, что предлагает мне мое визуальное поле - соседнюю комнату, пейзаж, открывающийся за тем холмом, - внутренняя или задняя часть этих объектов мне не представлена. Моя точка зрения - это, скорее, возможность проскользнуть в целый мир, чем какое-то ограничение опыта. Когда я смотрю на горизонт, он меня не заставляет думать о каком-то другом пейзаже, который бы я увидел, если бы находился там, а тот другой - о третьем, и так до бесконечности; я себе ничего не представляю, все пейзажи уже находятся там, в этой согласующейся последовательности и бесконечной открытости их перспектив. Когда я смотрю на ослепительный зеленый цвет вазы, нарисованной Сезанном, он не заставляет меня думать о керамике, он представляет ее мне, она там, со своей тонкой и гладкой поверхностью и с шершавой внутренней — 285 —
|