|
И первый день скорбей, и первые мечты, И каждый час любви, что тихо подымает Мой дух, мою любовь до светлой высоты. Свет мысли неземной лишь от нее исходит, Она того, кто вдаль последует за ней, Ко благу высшему на небеса возводит, По правому пути, где нет людских страстей. И, полон смелостью, любовью вдохновленной, Стремлюсь и я за ней в надежде дерзновенной. (Пер. И.А.Бунина) Но затем в беседе речь идет о различных ступенях воплощения красоты; красота человеческая оказывается низшей ступенью по сравнению с красотой божественной, и Петрарка осуждает то, что никогда не умел победить в себе, хотя осознавал, что любовь стала для него лабиринтом, из которого нет выхода: Честь, доблесть, красота, порыв благой, Речь сладкая влекли к ветвям меня, И сердце ждало сладостного плода... В год тысяча трехсот двадцать седьмой, В апреле, в первый час шестого дня, Вошел я в лабиринт, где нет исхода. (Сонет CCXI. Пер. А.Эфроса) Петрарка не может ни примирить этого противоречия рационально, ни преодолеть его в течение всей жизни. Но это не мешает ему оставаться фигурой цельной, и, может быть, немалая тому причина - развитое имманентистское мироощущение. Хотя любовь к Лауре носит у Петрарки чисто человеческий характер, осмысление этой любви иное: высотой своих духовных качеств и нравственным совершенством Лаура вызывает в Петрарке любовь к творцу. В стихах это противопоставление творения и творца отражается следующим образом: Ее творя, какой прообраз вечный Природа-Мать взяла за образец В раю Идей? - чтоб знал земли жилец Премудрой власть и за стезею Млечной. (Сонет CLIX. Пер. Вяч.Иванова) Став предметом поэтического вдохновения, Лаура словно вступает в пределы особенного бытия, отличного от обыкновенного, но и не становящегося небытием. Мир платоновских идей как нельзя лучше помогал создать образ — 247 —
|