|
Такой взгляд на вещи тоже не нов. На протяжении всей истории познания он развивался и задолго до возобладания чисто механистических представлений, и одновременно с ними. Можно напомнить об Аристотеле и его энтелехии, активном начале, которое осуществляется в веществе. Именно в ней выражается единство четырех основных принципов бытия, которые знакомы ему: формы и материи, действующей причины и цели. Именно она сначала превращает абстрактную возможность в действительность, а затем действительность — в завершенную форму развития. В сущности, энтелехия — это иносказание нематериальной души, которая живет в нашем теле, в менее развитой форме проявляется в самой мельчайшей частице любого вещества и вместе с тем сама является частью всекосмического жизненного начала. Род именно такого представления составит самую сердцевину всей средневековой ментальности. Особенно яркую форму в Новое время оно примет в монадологии Лейбница (1746—1716), немецкого философа и математика, который утверждал, что ни один атом не сводится к массе и протяженности, но включает в себя без изъятия всю Вселенную. Без этого невозможно понять ничего ни в ее вещественности, ни в феномене духовности. Ни одно из проявлений последней не сводится к движению сугубо материальных частиц. Никакой, даже самый скрупулезный анализ вещественности не способен выявить ничего, относящегося к душе: «Если мы вообразим себе машину, устройство которой производит мысль, чувство и восприятия, то можно будет представить ее себе в увеличенном виде с сохранением тех же отношений, так что можно будет входить в нее, как в мельницу. Предположив это, мы при осмотре ее не найдем ничего внутри ее, кроме частей, толкающих одна другую, и никогда не найдем ничего такого, чем бы можно было объяснить восприятие».[57] Поэтому каждая монада должна изначально содержать в себе весь мир: «каждая часть материи <...> подразделена без конца, каждая часть на части, из которых каждая имеет свое собственное движение; иначе не было бы возможно, чтобы всякая часть материи была в состоянии выражать весь универсум».[58] Или, в более образной форме: «Всякую часть материи можно представить наподобие сада, полного растений, и пруда, полного рыб. Но каждая ветвь растения, каждый член животного, каждая капля его соков есть опять такой же сад или такой же пруд. И хотя земля и воздух, находящиеся между растениями в саду, или вода — между рыбами в пруду не есть растение или рыба, но они все-таки опять заключают в себе рыб и растения, хотя в большинстве случаев последние бывают так малы, что неуловимы для наших восприятий».[59] — 66 —
|