Антология мировой философии. Том 3

Мозг, самый влажный, мягкий, нежный и способный к восприя­тию орган, орган ощущения, воспоминания и сознания, собирает с детства воздействия внешних предметов при помощи органов чувств и всей нервной системы. Масса его остается мягкой и при­обретает лишь в позднем возрасте известную, хотя и очень незна­чительную, твердость. Не удивительно поэтому, что высшего рас­цвета своей деятельности мозг достигает только тогда, когда останавливается рост организма; реакция мозга на внешние собы­тия способствует ясности сознания. Даже тогда, когда кости делаются ломкими, мускулы утрачивают подвижность, чувства притупляются и нервы становятся менее восприимчивыми, этот удивительный орган продолжает действовать по-прежнему. Тогда человек, лишенный широкого поля деятельности и обладающий лишь самим собой, находит в нежной ткани своего мозга всю Вселенную, уже для него почти не существующую за пре­делами мозга. Может быть, в этом повышенном сознании чело­века, наблюдающего в себе весь мир и таким образом достигаю­щего вершин своего формирования, и состоит величайшее из всех

наслаждений.

Итак, основные цели человека — самосохранение, размноже­ние, деятельность вовне и обратное воздействие на себя самого — зависят от следующих друг за другом изменений различных орга­нов и точно совпадают с периодами роста, возмужания, остановки и затвердения мозга.

Поскольку самосохранение и размножение имеют место как у человека, так и у животных, эти функции невозможно сравни­вать с особыми и исключительными предназначениями человека. Жизнь каждого индивидуума и всего вида подвергалась бы слиш­ком большой опасности, если бы период роста и полового влече­ния не предшествовал наивысшему расцвету мыслительной силы и деятельности вовне. Прежде всего мы должны существовать; лишь при этом условии мы можем каким-то определенным обра­зом выразить себя. Поскольку рост всех органов происходит одно­временно (хотя самый нежный из них как будто развивается раньше всех) и различны лишь моменты пика их деятельности,

72

их зрелости, и поскольку уже в эпоху роста начинается дей­ствие и размышление, то в известном смысле можно утверж­дать, что никогда наша жизнь не сводится к чисто животной жизни.

Что может быть естественнее предположения, что хотя ни одно из предрасположений человека не остается неиспользован­ным, но и ни одно не должно развиваться и совершенствоваться за счет другого? И все же природа никогда не связывает себя этим правилом. Если бы оно всегда оставалось в силе, мы так ни­когда и не узнали бы, до чего может дойти совершенствование каждого отдельного органа и в какой мере в нем может найти выражение жизненная сила, стоит лишь природе сосредоточиться на нем одном и пренебречь остальными. Незначительные анома­лии роста и привходящие внешние обстоятельства приводят к тому, что жизненная сила делает отдельные части тела как бы господствующими, все остальное же соотносится с ними и должно служить лишь к большему многообразию, улучшению и совер­шенствованию их функции. В одном человеке никак не могуг ужиться необузданное ощущение силы, ненасытная похоть, горя­чая страсть и божественное глубокомыслие; одно из этих качеств, достигнув необычного развития, вытесняет остальные и берет У ДРУГИХ органов необходимую энергию. Сластолюбец Сарданапал не мог бы исследовать законы природы подобно мыслителю Ньюто­ну; воздержанный последователь Корнаро7 не сумел бы подобно борцу Милону Кротонскому8 нести на себе быка и т. д. Равновесие этих качеств является, следовательно, признаком их заурядности и основано на том, что жизненная сила между ними распреде­ляется поровну; разнообразие же зависит от частичной дисгармо­нии' и эксцентричности.