Записки ночного сторожа

Приехала жена Чина. Сначала разнесла нашу работу. Потом слегка похвалила. Потом заявила, что стены в спальне она хочет обтянуть какой-то заграничной тканью. Мы, разумеется, согласились. И напомнили, что Чин хотел сегодня нам выплатить должок, но его задержали на работе. Жена Чина порылась в сумочке и отдала нам больше того, на что мы рассчитывали. Это была самая крупная наша удача. Физик приписал этот успех моим бицепсам. Подмигнул бы ты этой корове разок, сказал он, она бы с нами рассчиталась полностью. Упускать такие возможности!…

Потом приехал Чин и заявил, что он нас увольняет. Мы спокойно собрали свои монатки и направились к выходу. Чин сказал, что он впредь просит его жену в его финансовые дела не посвящать. С ним вместе приехала довольно смазливая девица. И он отпустил нас сегодня пораньше, подкинув нам еще пару сотен. А что, если мы сегодня кутнем, предложил Кандидат. Мы так и решили. Купили несколько бутылок вина, колбасы, сыра и еще какой-то ерунды и отправились к Физику. На дежурство чуть было не опоздал. Откуда-то появился начальник охраны (мы подчиняемся не директору конторы, а своему начальству; у нас еще своя особая контора), учуял запах вина и сделал мне втык. Потом вытянул из меня на чекушку (иначе — вон!) и смылся в ближайшую забегаловку.

Начало

Начал я с апологетики ибанизма, сказал Сменщик. Написал книгу о том, каким должен быть правильный ибанизм. Послал ее в высшие органы. Жду месяц, другой. Почти год прошел. Наконец, вызвали. Собралось их там человек двадцать. И давай стружку с меня снимать. И знаете, в чем они меня обвиняли? В том, что я сочинил злобную карикатуру на наше общество. Я растерялся, слова вымолвить не мог. На первый раз меня простили, поскольку действовал из лучших побуждений. На прощание же посоветовали бросить писанину. Мол, не моего ума это дело. Лучше, мол, недостатки наши критикуй. Во как! Не надо хвалить! Критикуй! Пришел я домой. Решил перечитать свою книжку. Что там такого крамольного я написал? Читаю и чувствую, что волосы у меня начинают шевелиться: такой жуткой мертвечиной пахнуло на меня из моего сочинения в защиту ибанизма. Вроде все правильно, все в полном соответствии с классиками, с установками, с учебниками. А картина такая получается, что жуть берет. Когда я дочитал до главы о хороших методах перевоспитания отдельных отщепенцев, до меня дошла одна простая истина. Когда в нашем обществе отмечают недостатки, оно выглядит человечным и перспективным в этом человечном плане. А когда недостатки отбрасывают, оно обнажает свою подлинную глубокую положительную натуру. А натура-то эта страшненькая. Лагеря, репрессии, очереди, неурожаи, бесхозяйственность, зажим художников и прочие наши общеизвестные прелести, — все это, оказывается, пустяки по отношению к чему-то более фундаментальному. Они суть лишь преходящие проявления какойто стабильной сути, но не сама суть. Недостатки всегда можно представить как исторические случайности, отклонения, упущения, перегибы и т. п., — как нечто исправимое и преодолимое. И факты есть, подтверждающие это. Исправь один такой недостаток из тысячи и раз в десять лет. Раструби об этом на всех перекрестках. Вот вам и факт. И понял я тогда, что эта самая стабильная всепорождающая суть заключена в самом положительном идеале ибанизма и в его самых лучших положительных качествах как реального строя общества. И тогда же я вдруг понял, что Они могут позволять Критиковать любые наши дефекты. Даже самые страшные. Вспомните речь Хряка. Позволили же Они напечатать первую книгу Правдеца! Но Они никогда не позволят беспристрастно описать самую суть и положительную основу ибанизма. Поняв это, я решил: нет, голубчики мои, я вас критиковать не буду. Я вас хвалить буду. Но так, что вы взвоете хуже, чем от Правдеца, Тут, конечно, я допустил ошибку. Надо было сказать: вы расправитесь со мной хуже, чем с Правдецом. Но такое постигается только опытом. А у меня его тогда не было. А сейчас, спросил я. Сейчас опыт есть, сказал он, но он уже никому не нужен.