|
«Положа руку на сердце и оставив в стороне выдумки, нельзя не признать, что нет ничего более знакомого нам, нежели ясное ощущение, что поступки наши не только в мотивах своих ни с чем не сообразны, но и в глубине своей не мотивированы вовсе и от нас самих принципиально отчуждены»[909]. Признание закономерности отсутствия фундаментальной мотивации, стремление примириться с логикой несообразности поступков — «Неужели глюк? Но ведь я жива!» — во многом связаны с общей попыткой сместить акценты аналитики общественного развития с глубины процессов производства на поверхность процессов потребления, попыткой, характерной для самых разных областей знания — от политической экономии до анализа культуры. Напомню, например, что в 1979 г., шесть лет спустя после того, как американский социолог Д. Белл громко заявил о том, что «обществу производства» товаров неумолимо приходит на смену «постиндустриапьное общество», основанное на оказании/потреблении услуг, и потому — на неизбежной «игре между индивидами»[910], французский философ Ж. Бодрийяр опубликовал небольшую книгу манифестов под названием «Соблазн». И хотя риторика и формы аргументации Бодрийяра не имели ничего общею с политико-экономической футурологией Белла, выводы исследователей сводились, в общем, к одному и тому же: к возрастающей роли условности в жизни современного общества, к той самой «игре между индивидами», которая, сохраняя ощущение ирреальности и видимости происходящего («неужели глюк ?»), тем не менее позволяет испытывать удовольствие от ее процесса («я люблю и негодую» ). В отличие от Белла, основным объектом своего анализа Бодрийяр выбрал не столько особенности циркуляции капитала, сколько особенности циркуляции желания в «обществе услуг», точнее — постепенное вымывание желания, постепенную подмену желания соблазном. Как отмечал философ: «Для соблазна желание — миф. Если желание есть воля к власти и обладанию, то соблазн выставляет против нее равносильную, но симулированную волю к власти: хитросплетением видимостей возбуждает он эту гипотетическую силу желания и тем же оружием изгоняет… Обольстительница… выживает… как раз потому, что остается вне психологии, вне смысла, вне желания. Людей больше всего убивает и грузит смысл, который они придают своим поступкам, — обольстительница же не вкладывает никакого смысла в то, что делает, и не взваливает на себя бремя желания. Даже если она пытается объяснить свои действия теми или иными причинами и мотивами, с сознанием вины либо цинично, — все это лишь очередная ловушка…»[911]. — 302 —
|