|
Один из вождей восстания 1830—1831 годов, историк-демократ Иоахим Лелевель, 25 января 1834 года в Брюсселе говорил о Пушкине как противнике власти, вожде свободолюбивой молодежи. Пушкин действительно крайне отрицательно отнесся к «объятиям Лелевеля», однако все же остается неясным, как этот эпизод, довольно далекий от Мицкевича, мог существенно повлиять на возобновление диалога. Даже если получение заметки от Строганова действительно стимулировало пушкинский замысел, то все равно главные причины надо искать в другом. Дело в том, что запрещение «Медного всадника» оставляло ведь «Отрывок» Мицкевича без пушкинского ответа! Приходилось искать другие способы — поговорить, поспорить. Весь 1834 год, вообще очень тяжелый для Пушкина, можно сказать, проходит под тенью «Всадника». В октябре с поэмой знакомится Александр Тургенев («Пушкин читал мне новую поэмку на наводнение 824 г. Прелестно, но цензор его, государь, много стихов зачернил, и он печатать ее не хочет»). В декабре 1834 г. публикуется начало, — увы, только вступление к «Медному всаднику» — в журнале «Библиотека для чтения». Несколько раньше жене пишутся любопытные строки: «Ты спрашиваешь меня о Петре? Идет помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок». Слова о «площадях» напоминают: И он по площади пустой Бежит и слышит за собой — Как будто грома грохотанье — Тяжело-звонкое скаканье. . . . . . . . . . . . . . . . . И во всю ночь безумец бедный, Куда стопы ни обращал, За ним повсюду Всадник Медный С тяжелым топотом скакал. Поэт, по-видимому, шутливо соединяет двух медных исполинов — статую Петра и «Медную бабушку», принадлежащую Пушкиным статую Екатерины II, которую приходится постоянно перетаскивать «с одного конца города на другой…». Медный всадник скачет, бабушка «перемещается» — первый запрещен, вторую не удается сбыть, — меж тем приходят мысли о «памятнике нерукотворном…». Вот каков был 1834 год. Работа же над стихами «Он между нами жил…», как прекрасно показал Цявловский, все время шла в сторону смягчения прямой полемики: никакой «ругани», больше спокойствия, объективности… Так же, как несколько месяцев назад — при создании «Медного всадника». И как не заметить, что в новом послании Мицкевичу присутствует очень серьезный личный мотив. Пушкин упрекает того, кто «злобы в душе своей к нам не питал», жалеет, что теперь — 301 —
|