|
Неисповедимы поэтому ходы всепроникающей охраны равновесия, сдающей все рубежи во имя покоя. Не могу не позаимствовать у психологов одну историю, увиденную ими профессиональными глазами. Над николаевской Россией середины тридцатых голов девятнадцатого века висела густая пелена страха, подавленности, молчания. Старательного, обдуманного, выношенного, как бы уже добровольного молчания. Тишина и молчание казались самыми надежными, они не просто баюкали и несли, но даже оставляли надежду на перемены — та же кривая, что на авось вывозит, могла куда-нибудь и привести. Сама по себе, просто от течения времени. Обстоятельства всегда ведь клонятся к лучшему, если вдруг не меняются на худшие. Тише, господа, тише! О позиции и поведении в этой обстановке Чаадаева исчерпывающе написал Хомяков: «В сгущавшемся сумраке того времени он не давал потухать лампаде и играл в ту игру, которая известна под названием «жив курилка». Есть эпохи, в которых такая игра есть уже большая заслуга». Игру ценили сполна: Чаадаева слушали, приглашали, восторгались. Это было щекочуще, но безопасно. И вдруг — его «Философическое письмо»в журнале «Телескоп». Скандал, шум, страхи, репрессии, объявление его сумасшедшим — известная, изученная история. Исследователям защитных механизмов оказалась в ней существенна чуть иная сторона. Ибо главное для темы защит начинается лишь теперь. Значительная часть общественности осудила Чаадаева! Искренне, чистосердечно, от души. Это работал целый клубок психологических защит, и показательна их слитная переплетенность. Живой и веский упрек застойному испуганному молчанию, статья рождала чувство вины; неприемлемое, нежелательное, оно превращалось заботливой защитой в осуждение автора и неприязнь к нему. В те же осуждение и неприязнь мигом перевоплощались вновь пробужденные тревога и страх — как-то поступят и без того недовольные власти? Эти вывернутые наизнанку реакции тут же обретали логичное (защиты легко передают друг другу эстафеты) объяснение: статья была малопатриотична. Оттого — и только! — общественность охватило благородное негодование. Патриотизма не было в статье Чаадаева, вскрывшего язвы своего отечества рукой, позорно не трепетавшей от любви к нему. И потому статья, к возмущению «патриотов», была «наполнена ложными и оскорбительными понятиями как насчет прошедшего, так насчет настоящего и будущего существования государства». (Слова, приведенные в кавычках, сполна выражали мнение и объясняли опечаленность «патриотов»; заставляет лишь задуматься, что сказал эти слова Уваров — реакционный министр просвещения.) — 137 —
|