|
Сольцев — всего двое: А. Сольц, которого звали «совесть партии», в «расстрельные» 1934–1938 гг. был помощником Вышинского. А Исаак Сольц — служил в юстиции. Мироновых — два. Но, видимо, не братья, поскольку один, С. Миронов — Король, начальник Днепропетровского НКВД, а другой, Л. Миронов — Каган, — комиссар ГБ 2-го ранга. Были еще братья по фамилии Бак — Аркадий и Соломон. Первый — председатель Губчека в Иркутске, второй черт знает кто, но тоже чекист. Эпштейнов было пятеро, как Дейчей. Можно было бы «братские списки» продолжать, но нет сил рыться по справочникам и выяснять, кто есть кто. Картина и без того впечатляющая. Семен Ефимович Резник может быть спокоен, его фамилия встречается в справочниках лишь однажды: в историю вошел российско-американский революционер И. Резник. Ну а о Кагановичах с тремя расстрелянными братьями я уж писать не буду. Это все знают. Кстати, почти все упомянутые мною здесь родственники и однофамильцы были расстреляны (кроме Дейча и Резника) в 1937–1938 гг. Словом, настоящая братская могила. * * *В новейшей истории образовались, грубо говоря, два враждебных друг другу подхода к освещению репрессий 20-30- х годов. Кто — русские или евреи задавали тон в карательных органах? В начале перестройки мне попалось на глаза стихотворение Фазиля Искандера, опубликованное в «апрелевской» газете «Литературные вести», редактируемой Оскоцким. Искандер нарисовал в стихотворении образ, как это ему виделось, «типичного» чекиста: русского, русоволосого, который к тому же был «синеглазый, дерганый слегка ». Словом — парень из «вологодского конвоя», жестокость которого писатели — демократы попытались сделать сущностью ЧК — НКВД. Такие же усилия предпринимала Л. К. Чуковская, когда, вспомнив, что одним из следователей по делу академика Вавилова был чекист по фамилии Хват, писала: «Десятки тысяч потенциальных хватов, мучавших Вавилова, (…) сломавших на следствии 2 ребра Ландау — всегда подспудно таились в нашем народе? Каково их социальное происхождение?» (Д.Самойлов — Л.Чуковская. Переписка. М., 2004, стр. 285). Особенно меня трогает это «в нашем народе» и о «социальном происхождении». Думаю, что она была достаточно информированной женщиной, чтобы знать, кто руководил НКВД и ГУЛАГом в те времена. Но о своих — молчок. Во всем виновны русские хваты. Особенно подробно и тщательно тема «вины русских» разработана в воспоминаниях бывшего энкаведешника и литератора, зятя одного из главных чекистов Г. Бокия, Льва Эммануиловича Разгона. Блистательно проанализировал все эти разгоновские комплексы Вадим Валерианович Кожинов в работе «Загадка 1937 года». Лучше, чем он, не скажешь о мемуарах Разгона, изданных в 1988–1989 гг. трехмиллионным (!) тиражом. Кожинов подробно анализирует главу из воспоминаний Разгона, которая называется «Корабельников». В ней речь идет о рядовом энкаведешнике, занимающем низшее место в служебной иерархии. Корабельников попал в тот же лагерь, где сидел Разгон, представлял из себя тип человека — лакея, подобострастно глядящего на начальство. Даже о свергнутых генералах ЧК — Бокии, Бермане, Паукере — он говорил в лагере с восхищением. Никакого зла он Разгону не сделал, был его постоянным собеседником, но Разгон признается: «Из множества злодеев, которых мне пришлось встретить, Корабельников произвел на меня особо страшное впечатление», «его прямые пшеничные волосы… снились по ночам, и я стонал во сне и просыпался, покрытый липким потом… И сейчас (то есть полвека спустя! — Ст. К.) я совершенно отчетливо вижу его круглое и плоское лицо… Когда я думаю о нем, меня начинает бить дрожь от неутоленной злобы». Не начальников Корабельникова, чьи кровавые приказы он исполнял, а именно этого ничтожного винтика ненавидит патологической ненавистью энкаведешник Лев Эммануилович Разгон. — 240 —
|