|
При Алексее Михайловиче количество деяний, за которые по закону полагалась смертная казнь, приближалось к шестидесяти. При Петре — возросло до девяноста. Любопытно высказывание Петра о полиции: «Полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности». Разумеется, в первую очередь подразумеваются «безопасность и удобность» самого Петра... Вряд ли под этой сентенцией подписались бы те, из кого «душа государства» выбивала душу, частенько без всякой вины. Милый человек Роберт Мэсси, автор классического трехтомного труда «Петр I», к его чести, вовсе не пытается объявить петровские зверства «исконно русской привычкой». Наоборот. Американец, со всем обожанием относящийся к Петру, долго перечисляет сходные по времени западноевропейские примеры — виды пыток и казней, сверхсуровые законы. С одной-единственной целью: доказать, что подобная практика во всей Европе была обыденной. И дальше пишет еще более определенно: «И все-таки Петр не был садистом. Он вовсе не наслаждался зрелищем человеческих страданий — не травил же он, к примеру, людей медведями просто для потехи, как делал Иван Грозный. Он пытал РАДИ ПРАКТИЧЕСКИХ НУЖД ГОСУДАРСТВА (выделено мною — А. Б.), с целью получения необходимой информации и казнил в наказание за предательство. И немногие из его русских и европейских современников в XVII веке взялись бы оспаривать подобные выводы». Честно говоря, порой мне трудно бывает понимать гуманных американцев... С одной стороны, Мэсси в чем-то прав — по всей Европе свистал кнут и шипело раскаленное железо. С другой... Тирания Петра для России в чем-то была к а ч е с т в е н- н о новым явлением. Иван Грозный был сатрапом. Он мог, не чинясь, снести дюжину голов — но многие тысячи людей благополучно поживали себе в отдалении, поскольку не попадались сатрапу на глаза. Петр же создал с и с т е м у, по которой всякий без исключения был признан в и н т и к о м. Жуткий м е- х ан и з м, обрекавший при определенном повороте дел в с я- к о г о, правого или виноватого, на самую страшную участь. Есть разница меж спущенным на людей ради развлечения медведем и п и с а н ы м руководством для пыток. Система Петра в чем-то — предвосхищение нацистской. Простая аналогия: теоретически любой антисемит в свое время, возникни у него желание, имел возможность ударить, оскорбить еврея, устроить погром — однако всегда и везде рисковал получить по загривку дубинкой шуцмана или ножнами шашки городового. Но нацистские законы как раз о ф и ц и а л ь н о поставили евреев вне закона. Нечто подобное случилось и при Петре — если раньше для того, чтобы угодить на дыбу, требовались веские основания, отныне под пытошную практику была подведена т е о р и я. А теория, общеизвестно, в тысячу раз превосходит жестокость любых сатрапов — поскольку для теории в с я к и й становится не личностью, а «подлежащим биологическим объектом». — 71 —
|