|
-- Неправда. -- Разве что-то существенно заметно во мне иное, большее, нежели переживание за вас, Юленька? -- Вы сегодня ни одного разу не улыбнулись, Миша. -- Хорошо. Я попробую, -- и молодой человек натужно обнажил на своем лице улыбку. -- Нет. Это улыбнулись не вы. -- Но это я, Юленька, -- словно оправдываясь, сказал молодой человек, заметно обеспокоившись, -- Я, -- улыбнулся, будто подтвердил он. -- Во всяком случае, раньше вы улыбались не так, Миша. Ведь мне совсем не захотелось улыбнуться вам в ответ. Хотя... Весь мир теперь для меня -- не так. -- А хотите, я вам прочту стихотворение, Юленька? -- О чем? -- О стихах не говорят, их... читают. -- Хорошо. Почитайте..., пожалуйста, -- за-думчиво согласилась девушка. Молодой человек аккуратно отставил недопитую чашку чая в сторону и, облокотившись одной рукой на подоконник, а другой о край кухонного стола, рассматривая что-то в ночном кухонном окне, заговорил: Похоже, капает листва: Распластанные капли листьев... А я у свежего листа Бумаги белой. Так же -- вместе: Бумага, Я -- мой парк раздумий. Бумаги много очернило Любовно Едкое чернило. Но осень, разве же в ином? Она, слезится за окном, Она -- воятель мертвых мумий! К живому тянется всегда, Но откровенная беда: В ее любви, В дождливых ласках -- Живые умирают краски... Люблю, люблю я белый лист, Глядишь, и лист уже не чист... Что, Все способно изменить? Лишь то, Что может все губить? Всегда, везде, — 93 —
|