|
сейчас сообщить мне, скорее всего, вряд ли будет иметь реальное лицо. -- Ты хочешь сказать, что я намеренно тебе буду лгать?! -- в свою очередь возмутилась Юсман. -- Я так не сказал, но..., сама понимаешь, я вынужден относиться к твоим словам с осторо-жностью, -- мягко, будто успокаивая младшего, сказал Миша. -- Хорошо! Я буду действовать сама, за свою шкуру, как ты наверное думаешь обо мне, а ты... -- Юсман посмотрела на молодого человека с пренебрежением, -- можешь убираться в свой временный, подлый рай! -- отрезала она. -- Зачем ты меня осуждаешь? -- попытался спросить Миша. -- Все. Я окончательно не желаю иметь дело с самодовольным слепцом и даже..., видимо, трусом! Убирайся и погибай, жаль только Юлю, твою дочь -- наивную, несчастную девушку, жаль, что и ее как и себя ты погубишь своим недоверием ко мне и доверием к этой скотине, Ворбию, к этому оборотню! -- Юсман негодовала, но уже успокаивалась, как человек, понимающий, что ничего изменить нельзя и надеяться, кроме как на себя, не на кого и не на что. -- Извини, если я тебя обидел. -- Не надо извинений. Иди. -- Я никуда не пойду. -- Что еще за очередное хамство? -- Ты должна мне рассказать все, что знаешь, я постараюсь поверить тебе. -- Боже мой! -- театрально воскликнула Юсман, -- он постарается поверить мне! -- Перестань, Виктория, -- мягко попросил Миша, -- рассказывай, -- в искренне заинтересованном тоне сказал он, отчего Юсман посмотрела на него внимательно. На этот раз, его лицо убедительно выражало непредвзятость и этим расположило Викторию Леонидовну вернуться к прерванному разговору. -- Хорошо, -- тихо сказала она, -- слушай меня внимательно. Ворбий задумал и уже при-ступил к выполнению задуманного, не знаю, но не исключено, — 131 —
|