|
— Нет, надо, — хрипло — его душили слезы — сказал князь из-за книги. — Я же мог? Мог видеть?.. — он помолчал. — Простите, это всего лишь выдумка. Ежели не желаете… — Читайте, — сказала она. — Читайте, Сергей Андреевич. Насекин начал сразу, начал на той же ноте, словно не было разговора, Машиного крика и его собственного иронического пояснения. И с каждой его фразой нарастала нервная дрожь, передаваясь Маше, заставляя ее не только слушать, но и воспринимать это нарастающее напряжение. — Победители ушли — насытившиеся, усталые, опьяненные. Ушли, приторочив к седлам головы побежденных мужчин. Ушли, гоня перед собою детей: поверженный народ должен был быть уничтожен. Ушли в степь, и, когда перестала дрожать земля от топота копыт, в селе раздались стоны и от груды мертвых поползли те, кто еще мог ползти. Ползли девочки с окровавленными бедрами. Ползли женщины с рассеченными грудями. Ползли старухи с обломками стрел в костлявых спинах. Ползли поседевшие в четырнадцать и онемевшие в десять… — Насекин трудно проглотил ком, пытаясь унять дрожь. — И надо было жить. Надо было забыть о погибших мужьях и угнанных в рабство детях. Надо было забыть о собственной боли и собственном позоре. Прежде чем начать жить, надо было забыть прошлое. Он замолчал, по-прежнему заслоняя лицо раскрытой книгой. Маша обождала и, скорее почувствовав, чем поняв, что это еще не конец рассказа, тихо спросила: — А потом? Что сталось с ними потом? — Потом? — глухо отозвался Насекин, все еще прикрываясь книгой. — И вы, женщина, спрашиваете, что было потом? Через положенный природой срок они стали рожать. Рожать в муках и радоваться каждой новой жизни, и хранить ее, и растить, и воспитывать. И так было издревле, по всей земле, а мы… — князь зло рассмеялся. — Мы до сей поры со средневековой тупостью регистрируем, кто есть кто. Русских, французов, немцев, турок, англичан. Так не лучше ли выбрать самую густую, самую прочную краску и навсегда замазать это разделение? Замазать ложь, потому что все мы, все, без исключения, — дети женщин. Только дети женщин. — Это ужасно, что вы рассказали, князь, ужасно, — вздохнула Маша. — Но вывод ваш, как всегда, парадоксален. А это значит, что все образуется. Вы скоро поправитесь, окрепнете духом… — Вывод? — резко перебил он. — Это — общий вывод, Мария Ивановна, но есть еще вывод частный. Я читал вам Евангелие, если изволили заметить, а Евангелие никогда не лжет, даже если оно от Сергия, а не от Матфея или Иоанна. Так знайте же, что бога нет!.. — князь вдруг сел, отшвырнув книгу в дальний угол. — Нет, ибо если бы он был, он не допустил бы того, что видели мои глаза и слышали мои уши. Нет!.. — 166 —
|