|
Реет, веет по дворцу И, просачиваясь снова Сквозь громады бастионов, Проникает в плоть живого — К сердцу, разуму, к лицу. Андреев проникает в сверхъестественные сферы жизни, когда показывает, откуда и как черпают энергию тираны, диктаторы, «вожди всех времен и народов», «чудотворные строители» – как они передают свою силу и волю друг другу, что и случилось вовремя эвакуации тела Ленина на Восток: И не вникнув мыслью грузной В совершающийся ужас, С тупо-сладкой мутной болью Только чувствует второй, Как удвоенная воля В нем ярится, пучась, тужась, И растет до туч над грустной Тихо плачущей страной. (1942 – 1952) В сущности, Даниил Андреев проникает в тайну того события, когда Сталин во время знаменитого парада 7 Ноября 1941 года произнес ошеломившие мир слова о связи ленинского дела с деяниями Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова и поставил их всех – вождей и полководцев тысячелетней России – под одно Знамя, объединив, как по волшебству, враждующие времена. Перед такого рода картиной (если принять ее) становятся ничтожными и плоскими россказни нынешних историков о том, что минувшие 70 лет России – это «черная дыра», «тупиковый путь», бессмысленно потраченная эпоха. В этой мистической речи вождь повторил и предвосхитил поэтическое мировоззрение Андреева: поэт в те дни, когда Сталин стоял на заснеженном Мавзолее, писал стихи-молитву, обращаясь к Творцу: Учи ж меня! Всенародным ненастьем Горчащему самозабвению учи, Учи принимать чашу мук, как причастье, А тусклое зарево бед – как лучи! Когда же засвищет свинцовая вьюга И шквалом кипящим ворвется ко мне — Священную волю сурового друга Учи понимать меня в судном огне. (1941) Я не буду расшифровывать – кого это поэт называет «суровым другом»… Впереди его ждет «чаша мук». Но он смутно догадывается, что такого рода «чудотворные строители» – неподсудны обычному человеческому суду: Как покажу средь адской темени Взлет исполинских коромысел В руке, не знавшей наших чисел, Ни нашего добра и зла? Это сказано обо всех сделанных из одного сверхпрочного сплава российской истории – об Иоанне, Петре, Иосифе, при котором страна уже была под стать диктатору: не «грустная и тихо плачущая», но яростная, гневная, подымающаяся на дыбы. Какой высшей волей можно было объединить анархическую многоликую, многоплеменную русскую вольницу для борьбы с орднунгом тевтонским, с его колоннами, сокрушившими дряхлую Европу? — 32 —
|