|
— Я и не знал, что это такой бездарь, — признался я. — Мне было интересно, сколько же у тебя времени уйдет, чтобы это понять. У Литтлуэя имелся однотомник работ Бэкона. Теперь я открыл его и начал читать «Великое восстановление наук»[144]; осилив несколько страниц, перешел на «Новый Органон» и, наконец, на эссе. — У них есть что-то общее, — подытожил я. — У обоих второсортные умы. Как ученый, о важных вопросах я привык мыслить четко, логически, игнорируя сиюминутное и заведомо сторонясь отрицательных эмоций. Читая о Шекспире и Бэконе, я никогда толком не обращал внимания, что их «жизненный мир» почти целиком состоит из тривиального и негативного. По любой из современных мерок они оба так же анахроничны, как теория флогистона[145] или фонограф Эдисона[146]. Читая их работы, я очутился в тесной, удушающей атмосфере; нечто подобное я ощутил, попав как-то на вечеринку, где затеяли друг с дружкой ссору двое гомосексуалистов. Вжиться в действие «Макбета» или «Антония и Клеопатры» было невозможно: я с самого начала почувствовал, что эти люди — глупцы, и, следовательно, ничего из того, что с ними происходит, нельзя воспринимать всерьез. Несмотря на величавость стиля, желания оставаться в компании шекспировских персонажей у меня было не больше, чем с двумя геями на вечеринке. Действия были просто поверхностны, не более чем бывают поверхностны детские ссоры. Что касается Бэкона времен поздних работ и эссе, здесь мысли у него звучат более зрело, но все равно, им недоставало центра гравитации. Они исходят не из интуитивного представления о Вселенной, это лишь меткие замечания и фрагменты на любую из тем, куда он избирательно направляет свой ум. Это работа прилежного законника, а не вдохновенного мыслителя. Позднее я прочитал эссе Толстого о Шекспире[147], где писатель говорит все, что сказал сейчас я, и гораздо больше, Помнится, я удивился, как такой четкий анализ не разрушил репутацию Шекспира до основания. А затем, поразмыслив, понял, что ничего удивительного и нет. Люди в большинстве своем живут на уровне эмоциональной тривиальности, то есть, читая Шекспира, испытывают удовольствие, находя у него созвучие собственным чувствам. А поскольку язык произведения впечатляет, да еще и требует определенного интеллектуального усилия ввиду своей тяжеловесности, они без тени сомнения считают, что перед ними действительно Великая Литература. Это сочетание — изысканный язык плюс совершенно тривиальное содержание — удерживает Шекспира на высоте вот уже триста лет, причем будет удерживать и далее, пока движение эволюции не определит его в чулан, где хранится затейливый, но никчемный антиквариат. — 103 —
|