|
Приложила перст молчанья Ты к устам — и я, сквозь шопот, Слышу медного скаканья Заглушенный тяжкий топот… Замирая, кликом бледным Кличу я: «Мне страшно, дева, В этом мороке победном Медноскачущего гнева». А Сивилла: «Чу, как тупо Ударяет медь о плиты… То о трупы, трупы, трупы Спотыкаются копыта»…[366] Не душа ли это самого поэта с пламенеющим сердцем, напоенным лучами солнца Эллады, в этой призрачной Пальмире стала вещею Сивиллой? Поэт поселился с Сивиллой — царицей своей. «Над городом-мороком смурый орел с орлицей ширококрылой». Зачем отступились они от солнечных стран ради города-морока? «И клекчет Сивилла: „зачем орлы садятся, где будут трупы?“»[367] («На башне») Другой поэт дионисиевского духа, Иннокентий Анненский, пророчески возвещает гибель Медному Всаднику от нераздавленной змеи. Его город — проклятая ошибка. У него нет прошлого, нет поэзии, нет святынь. Сочиненный город поддерживает свое бытие насилием и кровью. Гибель его неизбежна. И все же в этом проклятии нет ненависти, а скорбь, рожденная сознанием непонятной связи с роковым городом. Желтый пар петербургской зимы, Желтый снег, облипающий плиты… Я не знаю, где вы и где мы, Знаю только, что крепко мы слиты. Сочинил ли нас царский указ? Потопить ли нас шведы забыли? Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были. Только камни нам дал Чародей, Да Неву буро-желтого цвета, Да пустыни немых площадей, Где казнили людей до рассвета. А что было у нас на земле? Чем вознесся орел наш двуглавый? В темных лаврах гигант на скале, Завтра станет ребячьей забавой. Уж на что он был грозен и смел, Да скакун его бешеный выдал: Царь змеи раздавить не сумел, И прижатая стала наш идол. Ни цветов, ни чудес, ни святынь, Ни миражей, ни грез, ни улыбки! Только камни из мерзлых пустынь Да сознанье проклятой ошибки. Даже в мае, когда разлиты Белой ночи над волнами тени, Там не чары весенней мечты, Там отрава бесплодных хотений.[368] * * *Все эти отдельные отклики сознания, вызванные Петербургом, группируются вокруг определенного центра — судьбы города. З. Гиппиус, И. Анненский и Вяч. Иванов только затронули эту тему рядом выразительных образов. Д. С. Мережковский, а вслед за ним Андрей Белый и А. Блок стремятся раскрыть ее во всей полноте. Три момента судьбы Петербурга отмечены в творчестве Д. С. Мережковского: 1) Создающийся город («Петр и Алексей»), 2) Петербург в апогее своего развития («Александр I») и 3) Закат города («Зимние радуги»: сборник «Больная Россия»). — 94 —
|