|
— Художники в любви ничего не понимают. Мой друг Граначчи говорит, что это просто развлечение. — А что сказал бы о любви ты? — Я только могу рассказать, что я чувствую, когда вижу тебя… — Расскажи. — Это как вихрь… как поток, который швыряет твое тело по камням, по обрывам, потом выбрасывает, поднимает его как морским прибоем… — Ну, а потом? — …хватит, я больше не могу… Платье ее, шурша, тотчас же полетело в сторону. Закинув руки к голове, Кларисса вынула несколько заколок, и длинные золотистые косы упали, закрывая поясницу. В движениях ее проглядывало скорее не сладострастие, а памятная ему, милая ласка, словно бы любовь была обычным, естественным проявлением ее натуры. Потом они, обнявшись, лежали под двойным, очень мягким шерстяным одеялом, отделанным небесно-голубой тканью. — Так ты говоришь, — это похоже на прибой?.. — допытывалась она, наводя разговор на прежнее. — …прибой поднимает тебя, захлестывает и выносит прямо в море. — Ты знал за это время любовь? — Нет, после тебя не знал. — В Риме столько доступных женщин! — Семь тысяч. Мой друг Бальдуччи пересчитывал их каждое воскресенье. — И тебя не тянуло к ним? — Это не та любовь, которой бы мне хотелось. — Ты никогда не читал мне свои сонеты. — В одном из них я пишу о шелковичном черве. Лелеять кокон днями и ночами, Чтоб соткан был искусными ткачами На грудь твою прекрасную покров, Иль в туфельки цветные превратиться И ножки греть, когда рычит и злится Седой Борей, примчавшийся с холмов. Она словно бы взвесила прочитанные строки. — Как ты узнал, что у меня прекрасная грудь. Ведь ты не видел тогда меня раздетой. — Ты забываешь мою профессию. — Ну, а второй сонет? Он прочитал несколько строк из своих выстраданных в мучительной лихорадке стансов: Цветам в венке у девы благодать: Кропя росу на сладостные вежды, Любой бутон склоняется в надежде Чудесное чело поцеловать. — Я слышала, что ты замечательный скульптор: приезжие говорили о твоем «Оплакивании» и «Давиде». А оказывается, ты еще и поэт. — Жаль, что ты не скажешь этого моему учителю поэзии, мессеру Бенивиени, — он был бы доволен. Они тут же оборвали разговор, вновь крепко прижались друг к другу. Уткнувшись лицом в плечо и шею Микеланджело, Кларисса поглаживала кончиками пальцев его могучую спину, мускулистые твердые руки, так похожие на руки тех каменотесов, рисовать которых он ходил в Майано. — 441 —
|