Москва: мистика времени

Всю ночь она рыдала. Павел терпеливо утешал:

– Не верю я немецким диагнозам! Выправится наш мальчик!

Спустя пару недель он приставил к Мишеньке старушку Ольгу Николаевну и возложил все надежды на любовь и заботу. Но время шло – Миша начал прибавлять в весе, но не в уме.

…Тонкие пальцы Веры Николаевны тревожно бегали по клавишам. Теперь дом просыпался под звуки ее рояля и засыпал под них. По утрам звучали бурные пассажи, будто она набиралась от них мужества на целый день. По вечерам звуки становились печальными и болезненными, словно она отдавала им свою тревогу. Однажды, когда Вера Николаевна начала играть, дом огласился диким ревом. Оказалось, девочки залезли под рояль и, услышав печальную игру матери, зарыдали в голос. Пришлось выудить их из-под инструмента.

– Зачем вы залезли под рояль? – рассердилась мать.

Люба набычилась и закричала, вытирая слезы:

– Надо же нам где-то играть!

А рассудительная Верочка объяснила:

– Папа говорит, по дому играть и бегать нельзя. Говорит, от нашего топота картины могут со стен упасть. А «море Айвазовского» вообще из рамы выплеснется!

Вечером Вера Николаевна завела с мужем свой давний разговор:

– Неужели не видишь, Павлуша, в доме житья не стало! Детям играть негде. В комнатах воздуха нет – все стены завешаны. Краска, лак, скипидар – разве это запахи для детей? Одно из двух: либо я с детьми, либо твои картины!

Третьяков озабоченно потер свой нос (ну что за странная привычка!):

– Ты же знаешь, Веруша, вы все мне дороги. Не могу я выбирать! Да, собирательство – страсть. И как говаривали древние, люта эта страсть и тягостна…

Вера отмахнулась:

– Так про уныние говорят!

Павел вздохнул:

– Вот я без картин и приду в уныние-то! Не могу я без оной страсти… Но я вот что надумал – пристрою-ка к дому крыло. Перенесу туда картины. Будет художественная галерея!

Дела галерейные

Лаврушинский переулок, 10, флигель

И начались «галантерейные хлопоты» – именно так, перепутав галерею с галантереей, говорили дети. Два года возводилась пристройка, а в начале 1874 года началась развеска картин. Третьяков самолично таскал все, что мог поднять. К вечеру, вымотанный, засыпал прямо в кабинете. Но посреди ночи вскакивал, будил жену:

– Веруша, мне кажется, «Арестанты на привале» Якоби замерзают. Бери одеяла, укроем их!

Вера сопротивлялась:

– Они не ненастоящие, а нарисованные!

Но Павел уже бежал в галерею со свечой в руке, тревожно смотрел на термометры в зале:

– Двенадцать градусов! А должно быть не меньше шестнадцати!