|
Я вновь стою здесь перед "вратами духовного мира". В этой статье указывается на существование в человеческой индивидуальности образов-идей, раскрывающих содержание мира. Эти образы-идеи находятся в ожидании переживания, благодаря которому облеченная в них душа может войти в духовный мир. В своем описании я ограничиваюсь этим. Здесь внутренний мир человека указывает на то, как далеко может продвинуться в постижении мира чистое мышление. Таким образом, я с различных точек зрения описывал ооантропософскую душевную жизнь еще до моего открытого выступления с антропософским описанием духовного мира. Здесь не может быть никаких противоречий с антропософией. Ибо антропософия не только не опровергает возникающую при этом картину мира, но расширяет и развивает ее. Если изображать духовный мир так, как это делает мистик, то каждый вправе сказать: ты говоришь о своих личных переживаниях, твои описания субъективны. Задача, которая была дана мне из духовного мира, указывала мне иной духовный путь. Задача эта заключалась в создании основ для антропософии — столь же объективных, как научное мышление, когда это последнее, не останавливаясь на описании чувственных фактов, продвигается к цельному постижению явлений. Можно оспаривать мои связанные с гетевскими идеями естественнонаучные положения, мои научно-философские выводы. Можно считать их более или менее правильными или неправильными; но я стремился придать им в полном смысле объективно-научный характер. Из этого познания, свободного от всего мистически-чувственного, я выношу затем переживание духовного мира. Можно увидеть, как в смысле этого объективного познания вводится понятие мистики в моих книгах "Мистика", "Христианство как мистический факт" и, в особенности, как построена моя "Теософия"[181]. В этой книге на заднем плане всегда присутствует духовное созерцание. В ней нет ничего, что не восходило бы к этому духовному созерцанию. В начале книги созерцание облечено в естественнонаучные идеи, а затем, шаг за шагом, по мере восхождения в высшие миры оно все более участвует в свободном воссоздании духовного мира. Но это воссоздание вырастает из естественнонаучного, как цветок — из стебля и листьев растения. И как растение не будет завершенным, если рассматривать только его цветок, так и природа не переживается в ее полноте, если человек от чувственно воспринимаемого не восходит к духу. Я стремился представить в антропософии объективное продолжение науки, а не ставить рядом с этой наукой нечто субъективное. Сначала это стремление, конечно, не было понято. Считалось, что наука кончается там, где начинается антропософия, и ни у кого не было желания оживить научные идеи таким образом, чтобы они приводили к пониманию духовного. Люди были во власти стереотипов мышления, сформировавшихся во второй половине XIX столетия. Не хватало мужества разбить оковы чувственного наблюдения; мешал страх оказаться в области, где каждый будет проявлять свою собственную фантазию. — 192 —
|