|
Для буржуазии же, напротив, способ распределения и взимания налогов, равно как и расходования их, представляет собой жизненный вопрос как благодаря влиянию, оказываемому им на торговлю и промышленность, так и потому, что налоги являются той золотой цепью, которой можно задушить абсолютную монархию. Дав столь глубокие разъяснения по поводу «связи между политикой и общественными условиями» и между «классовыми отношениями» и государственной властью, г-н Гейнцен торжествующе восклицает: «Правда, в своей революционной пропаганде я не грешил «ограниченностью коммунистов», которые обращаются не к людям, а лишь к «классам» и натравливают людей разных «ремесел» друг на друга, ибо я допускаю «возможность», что «человечность» не всегда зависит от «класса» или «размера кошелька»». «Грубиянский» здравый человеческий смысл превращает классовое различие в «различие в величине кошелька» и классовое противоречие в «распрю между ремеслами». Размер кошелька — это чисто количественное различие, из-за которого можно сколько угодно натравливать друг на друга двух людей, принадлежащих к одному и тому же классу. Известно, что средневековые цехи противостояли друг другу по принципу «различия ремесел». Но не менее известно и то, что современное классовое различие ни в коем случае не основано на «ремесле»; наоборот, разделение труда создает различные виды труда внутри одного и того же класса. И эту свою собственную «ограниченность», целиком почерпнутую из собственной «гущи жизни» и собственного «здравого человеческого смысла», г-н Гейнцен насмешливо называет «ограниченностью коммунистов». Но допустим на мгновенье, что г-н Гейнцен знает, о чем он говорит, и, следовательно, говорит не о «различной величине» кошелька и не о «распре между ремеслами». Весьма «возможно», что отдельные индивиды не «всегда» зависят от класса, к которому они принадлежат; но этот факт так же мало влияет на классовую борьбу, как мало повлиял на французскую революцию переход некоторых дворян на сторону tiers etat114. Но и тогда эти дворяне присоединялись, по крайней мере, к определенному классу, именно к революционному классу, к буржуазии. Однако г-н Гейнцен заставляет все классы исчезнуть перед пламенной идеей «человечности». Но если г-н Гейнцен думает, что целые классы, существование которых покоится на экономических, от их воли не зависящих условиях и которые в силу этих условий находятся в острейшем антагонизме друг к другу, — что эти классы могут, с помощью присущего всем людям свойства «человечности», выскочить из действительных условий своего существования, то как легко должно быть какому-нибудь монарху подняться при помощи своей «человечности» выше своей «монархической власти», выше своего «монархического ремесла»! Почему же г-н Гейнцен не может простить Энгельсу, когда последний за его революционными фразами усматривает «доброго императора Иосифа»? — 237 —
|