|
Успокоенный за судьбу дочери, капитан Лоренц отбыл в новый круиз, теперь из Нью-Йорка на остров Тенерифе и в Лондон. В этот раз вместе с ним отправилась в путешествие и мать Мариты. Уютная квартирка в Бронксе почти весь день стояла пустой — и только по вечерам теплым светом встречала уставшую Мариту. Вот и сейчас девушка заварила чашку чая и, завернувшись в связанный бабушкой плед, читала поэму Тениссона. Звучные строки сейчас совершенно не трогали душу. И тут раздался телефонный звонок. Отчего-то Марита вздрогнула. Сняла трубку и обратила внимание, что рука предательски дрожит. — Слушаю вас. — Алеманита, это вы? Его голос… Голова у девушки закружилась, из закрытого окна потянуло морским бризом. — Команданте… — Когда ты приедешь, алеманита, кариссима? Марита растерялась. Отец с матерью далеко, связи с ними никакой нет. Разве что отправить телеграмму и ждать ответа… — Отец и мама в плавании. Я не знаю, когда они появятся. И спросить мне больше не у кого… — Не спрашивай, красавица. Погости недельку в Гаване и возвращайся. Никто и не заметит, что ты уезжала! — Но университет… Кастро не слушал: — Одним словом, собирайся. Через час за тобой заедут. Марита поняла, что спорить бесполезно. Она попыталась собраться, но мысли разбегались. Сначала положила в сумку учебники, потом, сообразив, вынула их. Вспомнив, как тепло и солнечно на Кубе, начала искать шляпу… Одним словом, когда в дверь деликатно постучали, Марита поняла, что у нее хватило здравого смысла только на то, чтобы переодеться. Вскоре лимузин мчал по вечерним улицам, затем гудели турбины самолета, а потом Марита шагнула на бетон аэродрома в Гаване. Другая жизнь, нет, другой мир окутал ее. Бархатное тепло тропической ночи, ароматы согретых за день трав, цокот равнодушных кузнечиков… — Фройлейн, не мешкайте. Команданте ждать не любит. И, только усаживаясь в личный автомобиль Кастро, Марита заметила, что в руках зажат карандаш. «Что это? Зачем? Что я делала?» Угодливая память подсказала, что у девушки хватило здравого смысла написать родителям записку и оставить ее на трюмо матери. Отчего-то память упорно отказывала Марите — она не помнила, что написала. «Быть может, я все-таки вспомню, что там было… Ну, в крайнем случае, через неделю вернусь и прочту». Но сердце подсказывало, что Марита лжет сама себе — не вернется она через неделю в тихий Бронкс. Да и через месяц вряд ли. Уж слишком дрожал от нетерпения голос Кастро на другом конце провода, уж слишком быстро она ступила на землю Кубы. — 167 —
|