|
И обеденный стол горел, с вырезанной Рашадом доской для игры в нарды. Горела и завалинка, на которой Эйч-Пи рассказывал мне смешные добрые сказки… Долго держалась мачта, непонятно на чем. Она рухнула, когда "Тигрис" начал изнутри светиться… И вот уже не было ни мостика, ни хижин, ни мачты. Над водной гладью залива Таджура горел стог сена, ярко и жарко, как способна гореть сухая трава. Мелькнула мысль: Боже мой, а ведь мы ни разу не подумали, что на судне может случиться пожар!.. Понемногу огонь утихал, тьма сгущалась. Это к лучшему: нам всем в эти минуты нужна была темнота… Потом мы сели на яхту и вернулись в порт. А там по пирсу уже метался Петрос. Он был вне себя: — Юрий, что же вы со мной делаете? Я чуть не получил инфаркт! Это же ужасно! Почему вы ничего мне не сказали? Я сидел со своей Мими возле дома, любовался закатом и вдруг увидел этот огромный столб дыма. И какой-то взрыв и потом пламя! И сразу радио Джибути передало, что горит "Тигрис" и что судьба экипажа неизвестна! Представляете, что я пережил?! Что я мог ему сказать? Сели в машину, поехали к нему. Он говорил: — Ты понимаешь, Валерий на связи, спрашивает, что у вас там и как, скоро ли приедешь? Ты же обещал дать ему какое-то важное сообщение, а я не соображаю, как ответить, тем более что на связи и твоя жена! Немедленно вышли в эфир. Я сообщал о событиях, которые произошли, диктовал открытое письмо Тура Генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму. Валерий в Ессентуках все это записывал, записывал и Костя в Москве, и Ксюша слушала. Они быстро обработали запись, так быстро, как могли, и Ксюша поехала в ТАСС. А там от нее шарахались, прятали глаза, ибо версия джибутийского радио уже попала в агентство Франс Пресс, а оттуда — по всему миру. Сейчас ясно, что мы совершили большую глупость. Нам надо было бы послать Би-би-си ко всем чертям. Широко разрекламировать нашу акцию: звать журналистов, трубить во все трубы, что мы идем сжигать "Тигрис", что мы против войны! Приезжайте, посмотрите! Именно так надо было сделать! Тогда бы мир воспринял случившееся совсем иначе. Но мы, повторяю, были настолько растеряны, настолько потрясены прощанием с "Тигрисом"… А консорциум не спешил раскачиваться. Дал себя обогнать и корреспондентам Франс Пресс, и какому-то расторопному репортеру, подскочившему на следующий день к Аль-Муше. Мы растаскивали остатки лодки, а репортер, оказывается, нас снимал. И продал пленку в двадцать стран, с текстом, что, мол, камышовая лодка терпит бедствие. Получалась совершенная невнятица. Открытое письмо Тура так никто и не открыл. Когда я потом уже, несколько позже, приехал в Норвегию, обо мне в газетах писали: "Сенкевич прибыл защищать Хейердала". И допытывались, что я думаю по поводу бесславного финала экспедиции. Я отвечал: "Обо всем этом четко заявил Хейердал. Где у вас опубликован его документ? Где же ваша свобода печати?" — 220 —
|