— Какая прелесть, правда? — сказал Твидлдам. Алиса не могла бы с чистой совестью назвать Короля прелестью. На нем был высокий красный ночной колпак с кисточкой; он лежал скорчившись и громко храпел. — Запросто может себе голову отхрапеть! — заметил Твидлдам. — Боюсь, он может простудиться, лежа на сырой траве, — сказала Алиса, так как она была разумной маленькой девочкой. — Ему снится сон, — сказал Твидлди, — и как ты думаешь, что он сейчас видит во сне? — Никто не может этого знать, — ответила Алиса. — Представь себе, тебя! — воскликнул Твидлди, торжествующе хлопая в ладоши. — И если он перестал бы видеть тебя во сне, как ты думаешь, где бы ты оказалась? — Там же, где и сейчас, разумеется, — сказала Алиса. — А вот и нет! — снисходительно возразил Твидлди. — Тебя бы нигде не было. Ты ведь только кусочек его сна! — Если бы этот Король проснулся, ты бы исчезла — пуфф! — как догоревшая свечка! — Вовсе нет! — возмущенно воскликнула Алиса. — К тому же, если я — только кусочек его сна, то что же тогда вы, хотела бы я знать? — То же самое! — сказал Твидлдам. — То же самое, то же самое! — закричал Твидлди. Он закричал это так громко, что Алиса невольно сказала: — Тс-с! Боюсь, ты его разбудишь, если будешь так шуметь. — Какой смысл тебе говорить о том, что мы его разбудим, когда ты всего лишь кусочек его сна,— сказал Твидлдам. — Ты отлично знаешь, что ты не настоящая. — Но я настоящая! — сказала Алиса и заплакала. — Плач не сделает тебя ни капельки более настоящей, — заметил Твидлди, — да и плакать тебе совершенно не о чем. — Если бы я была ненастоящей, — сказала Алиса, смеясь сквозь слезы, так смешно ей все это казалось,— я не могла бы плакать. — Надеюсь, ты не воображаешь, что это настоящие слезы? — презрительно перебил ее Твидлдам. Рене Декарт спрашивал себя, может ли он быть уверен в том, что данное мгновение ему не снится. “Когда я размышляю над этим, то настолько ясно вижу, что не существует неопровержимых указаний, при помощи которых сон может быть отличен от бодрствования, что удивляюсь, и удивляюсь так сильно, что почти убеждаюсь, что сплю.” Декарту не приходило в голову, что он может быть лишь кем-то из чужого сна, а если и приходило, то он сразу отбросил эту идею. Почему? Разве нельзя увидеть во сне кого-то, кто не был бы вами, но чей опыт был бы частью вашего сна? На такой вопрос ответить непросто. Какая разница между сном, в котором вы видите себя сильно отличным от вас бодрствующего, например, намного моложе или старше, или противоположного пола, и сном, главное действующее лицо которого (скажем, девушка по имени Рената), с чьей “точки зрения” “рассказывался” бы сон, было бы не вами, но неким выдуманным образом точно так же, как и дракон, догоняющий ее во сне? Если бы эта снящаяся девушка спросила Декарта о том, спит она или бодрствует, скорее всего, он ответил бы, что она не спит и не бодрствует — она лишь снится. Когда спящий — настоящий спящий — проснется, она исчезнет. Но кому предназначался бы этот ответ, если она на самом деле не существует, а является лишь персонажем сна? — 272 —
|