Эссе

переплет решетки погладить его шерсть. Глаза сильного зверя

горели ярым зеленым огнем, и, когда взгляд его наткнулся на

меня, в недрах его гортани зазвучало едва уловимое рычание,

словно отдаленный гром.

-- Это волкодав Неккер,--сказал Лео, представляя его

мне,-- мы с ним большие друзья. Неккер, вот это бывший скрипач,

ты не должен его трогать и даже лаять на него.

Мы стояли, и Лео любовно почесывал сквозь решетку влажную

шкуру пса. Это была, в сущности, трогательная сцена, мне

искренне понравилось, каким другом он был зверю, как он одарял

его радостью этого ночного свидания; но в то же время на душе у

меня было тоскливо, мне казалось непереносимым, что Лео состоит

в столь нежной дружбе вот с этим волкодавом и, вероятно, еще со

многими, может быть, даже со всеми собаками в округе, между тем

как от меня его отделяет целый мир отчужденности. Та дружба, то

доверие, которых я с такой мольбой, с таким унижением

домогался, принадлежали, по-видимому, не только этому псу

Неккеру, они принадлежали каждому животному, каждой капле

дождя, каждому клочку земли, на который Лео вступал, он дарил

себя непрестанно, он состоял в некоей текучей, струящейся связи

и общности со всем, что его окружало, он все узнавал в лицо,

сам был узнан всем и любим всем -- и только ко мне, так его

любившему и гак остро в нем нуждавшемуся, от него не шло

никакой тропы, только меня одного он отсекал от себя, смотрел

на меня холодно и отчужденно, не пускал меня в свое сердце,

вычеркивал меня из своей памяти.

Мы медленно пошли дальше, волкодав из-за ограды

сопровождал Лео тихими звуками, выражавшими приязнь и радость,

но не забывал, однако, и о моем ненавистном присутствии, так

что ему не раз пришлось по воле Лео подавлять в своей гортани

злобный тон отпора и вражды.

-- Простите меня,--заговорил я снова.--Я все докучаю вам и

отнимаю у вас время, а вам, конечно, уже хочется вернуться