Эссе

другое открытие, и оно было мучительно. Можно было стать учителем,

постором, врачом, ремесленником, торговцем, почтовым служащим, даже

музыкантом, даже архитектором или живописцем - ко всем на свете профессиям

вела какая-то дорога, проходившая через подготовку, через школу, через

обучение начинающих. Только для поэта не существовало ничего подобного! Что

разрешалось и даже считалось за честь, так это быть поэтом, то есть

получить в качестве поэта успех и признание-по большей части, увы, лишь

после смерти. Но вот стать поэтом было немыслимо, а желать им стать было

смешно и постыдно, как я очень скоро имел случай убедиться. В один миг

вывел я тот урок, который только и можно было вывести из ситуации: поэт

есть нечто, чем дозволено быть, но не дозволено становиться. И еще:

наклонность к поэзии и личный к ней талант делают тебя в глазах учителей

подозрительным и навлекают то неудовольствие, то насмешки, а то и

смертельное оскорбление. С поэтом дело обстояло в точности так, как с

героем и со всеми могучими или прекрасными, великодушными или небудничными

людьми и порывами: в прошедшем они были чудны, любой учебник в изобилии

воздавал им хвалу, но в настоящем, в действительной жизни их ненавидели, и

позволительно было заподозрить, что учителя затем и были поставлены, чтобы

не дать вырасти ни одному яркому; свободному человеку, не дать состояться

ни одному великому, разительному деянию.

И вот я увидел между мною самим и моей далекой целью одни пропасти, все

стало сомнительным, все потеряло цену, оставалось только одно: что я

намерен стать поэтом, легко это или трудно, смешно или почетно. Внешние

результаты этого решения - или этого несчастья - были следующими.

Когда мне исполнилось тринадцать лет и вышеозначенный конфликт только

начался, поведение в родительском доме и в стенах школы оставляло желать

столь многого, что меня отправили в изгнание в иногороднюю школу. Годом

позднее я стал питомцем одной теологической семинарии, учился выписывать

буквы древнееврейского алфавита и уже готовился узнать что есть "дагеш

форте имплицитум", как вдруг внутри меня разразились бури, которые привели

к моему бегству из монастырской школы, к наказанию строгим карцером, к

прощанию с семинарией.

Некоторое время я силился продвинуть вперед мои знания в одной гимназии,

однако и здесь скоро все окончилось карцером и расставанием. Затем я три

дня пробыл учеником в торговом доме, снова сбежал и пропал на несколько

дней и ночей, к немалой тревоге моих родителей. В течение полугода я был