В эти дни ранней осени, которые постепенно укорачивались с приближением зимы, Тавернер часто оставлял нас вместе. Мариусу приходилось решать много имущественных вопросов, и моей задачей было помогать ему в этом. В денежных делах он был ребенком, и торговцы его безбожно надували, но к счастью для него, почти вся собственность Калэнов заключалась в земле, а в этом отношении он был просто гениален, и земля ему подчинялась особым образом. Арендаторы относились к нему с суеверным почтением и, мне казалось, даже немного боялись его. Как бы то ни было, они старались не препятствовать ему, и я сам видел, как он зачаровывал поля, а фермеры смотрели со смущенной улыбкой, стыдясь признаться в суеверии, но страстно желая, чтобы колдовство свершилось. Однако это не могло продолжаться вечно, и пришел день, когда мне пришлось на несколько дней отпроситься у Тавернера для участия в работе медицинской конференции в Лондоне. Я покинул их без особых осложнений — Мариус, к моему облегчению, согласился на мой отъезд без всякого волнения. Итак, я отбыл назад — в человеческое убежище. С тех пор, как я присоединился к Тавернеру, я впервые должен был оказаться среди своих собратьев и потому особенно сильно ждал этой встречи. Здесь у меня была твердая почва под ногами, в компании же Тавернера я всегда себя чувствовал как рыба, вытащенная из воды. Но после того, как были прочитаны различные доклады и началась дискуссия, я обнаружил, что мною постепенно овладевает странное чувство. Когда я находился рядом с Тавернером, мой ум, казалось, работал медленно и неповоротливо по сравнению с его, но по сравнению с этими людьми мой ум работал с молниеносной быстротой и ясностью. Еще только описывался ряд новых явлений, а я, казалось, уже проникал в скрытые глубины, которые их вызвали. Я видел это не так, как Мариус, глазами ясновидящего, но определял все с безошибочной интуицией, не умея объяснить это даже себе. Еще меньше я мог объяснить это другим. И после первой попытки принять участие в дискуссии, где мне было известно все наперед, я погрузился в молчание, которое больше не пытался нарушить. Здесь, среди собратьев по профессии, моей душой овладело чувство безграничного одиночества. Я чувствовал себя так, словно заглядывал в чужое окно, а не участвовал в конференции. Пока я не вернулся в свои пенаты, я не сознавал, как далеко ушел по пути, проложенному Тавернером. Постоянная жизнь в созданной им атмосфере, под влиянием его взглядов на вещи, настроила мою душу на особый лад, и я отделился от своих коллег. Я понял, что не смогу поддерживать никаких связей вне странного, никак не оформленного братства тех, кто следует Тайным Путем, хотя в его рядах я тоже не состоял. Невидимый барьер отделял меня и от них, и я не мог войти в их жизнь. — 172 —
|