|
Перешептывались: – Супруга миллионщика. – Говорят, у него откуп на все убранство Москвы. – Что вы говорите? Это же… – Да уж, нагрел руки… Варвара изо всех сил старалась казаться равнодутной, и ей это удавалось. Они были вдвоем с Романом Трифоновичем, со вздохом и отвращением втиснувшим свою коренастую мужицкую фигуру во фрак. Надя идти решительно отказалась, Николай и Вологодов были заняты по службе, а генерал Федор Иванович появлялся временами, поскольку и в торжественные вечера продолжал исполнять обязанности при министре двора графе Воронцове-Дашкове, и ложа их в до отказа переполненном зрительном зале вызывающе зияла пустыми креслами. – Из мужиков ведь, – зло шипели усыпанные бриллиантами светские кумушки, равно как и их обвешанные орденами мужья. После появления в несуразно длинной Царской ложе императорской фамилии, после грома аплодисментов, криков «Ура!» и дважды исполненного гимна раздались первые такты увертюры и наконец-то поднялся занавес. Давали первое действие и финал оперы «Жизнь за царя» и балет Петипа «Жемчужина». – Прочитать тебе, кто исполняет? – Ну прочитай, – со вздохом согласился Хомяков. Ему было скучно и тошно, поскольку на роль статиста он решительно не годился, а партия сегодня была не его. Хотелось выпить добрую рюмку коньяка и закурить сигару, но сейчас об этом не могло быть и речи. Варвара раскрыла толстую – с добрую тетрадь – программу с тисненным на белой обложке золотым двуглавым орлом, полистала страницы в изящных виньетках с рисунками Самокиш-Судковской и Первухина. – Антониду поет госпожа Маркова, Сабинина – Донской, Сусанина – Трезвинский. Запевала – сам господин Кошиц. – Весьма рад, – буркнул Роман Трифонович. – Затем балет… Дрогнула штора, и в ложу скользнул Федор Иванович. В парадном генеральском мундире, со всеми орденами, бантами и лентами и распаренным лицом. – Фу, кажется, всех рассадил. – Ты сегодня – в роли капельдинера? – усмехнулся Хомяков. – Сегодня, дорогой мой, день воскрешения местничества: даже члены Государственного совета сидят не ближе пятого ряда кресел. А уж обид, обид!.. Пропустим по глотку, Роман Трифонович? В горле першит от их неудовольствий. – Куда же вы? Второй занавес пошел… – с досадой заметила Варвара. – Вот и мы пойдем, – сказал Хомяков, выбираясь. – Им – петь, нам – пить. Каждому свое, дорогая. В гардеробной ложи, скрытой тяжелой портьерой от зрительного зала, размещались четыре кресла, столик и дамское трюмо с пуфиком перед ним. На столике уже стояли бутылки и бокалы, вазы с фруктами и сладостями. Федор Иванович промокнул лоб платком и рухнул в кресло, позволив себе даже расстегнуть тугой воротник мундира. Роман Трифонович разливал коньяк. — 312 —
|