|
Роман Трифонович задумчиво жевал сочную грушу, не потрудившись очистить ее от кожуры. Генерал усмехнулся: – Почему тебя заинтересовала эта замена одного прилагательного на другое? Какая, в сущности, разница? Слова есть слова. – В устах государя всея Руси слова есть программа. – У него нет никакой программы. – Тогда он поступил необдуманно. Паровоз остановить невозможно. Раздавит. – Это наши-то бомбисты-революционеры? Господь с тобой, Роман Трифонович. – Я имею в виду промышленный капитал, Федор Иванович. Он не может нормально развиваться в условиях старой формы правления. А ведь только этот паровоз способен тащить Россию вперед. Казенные заводы делают пушки, но сталь для них поставляют частные фирмы и товарищества, следовательно, им нужно предоставить те же права, что и казенным предприятиям. И в первую голову уравнять в налогах, а для малых и развивающихся частных фабрик непременнейшим образом ввести налог льготный. – Чтобы хозяева гребли миллионы? – Чтобы поскорее дали продукцию и увеличили число рабочих. Разбогатеют – сами миллионы вернут. – Страждуете вы своим, Роман Трифонович, – усмехнулся Олексин. – А казна пустеет. Одна коронация сколько миллионов вашему брату отвалит? – Жить надо по карману, – буркнул Хомяков. – А мы – по амбициям. Великая держава, великая держава! Великая держава не та, что может моим кумачом всю страну завесить, а та, в которой народ достойно живет. – А традиции? – А традиции, генерал, не в византийской пышности дворцов да церквей. Они – в скрытой теплоте патриотизма, как сказал граф Толстой. Скрытой, подчеркиваю, русской. Застенчивой, если угодно. Кстати, где Василий Иванович? – В Казани. Толстовщину проповедует. Совсем некстати, между прочим. – Чем скромнее вера, тем больше от нее проку. – Вера у нас – православная. – Вера не нуждается в прилагательных, если она вера, а не суесловие, Федор Иванович. – Уж не толстовец ли ты, Роман Трифонович? – Я человек практический. – Хомяков раскурил новую сигару, усмехнулся: – Опять пикируемся. – По семейной традиции, – улыбнулся Олексин. – Скорее по способу передвижения. Я еду на своем паровозе, а ты трясешься на казенной тройке с бубенцами. – У меня же нет твоих миллионов. – Свои миллионы я сделал сам, дважды начиная с нуля. Впрочем, дело не за миллионами и не за казенными тройками. Дело за людьми, способными к самостоятельным решениям и личной ответственности. И они придут. Придут в грядущем веке, Федор Иванович. Вот за них и содвинем бокалы. — 249 —
|