|
— Речь идет о жизни человека. — Цыганам нет дела до людей. — Но он цыган! — крикнула Роза. — Самый настоящий, из табора. Молодой в косоворотке долго испытующе смотрел на нее. Потом сказал: — Подожди здесь, женщина. Ушел. Цыганки больше не интересовались ею: теперь мужчины отвечали за все дальнейшее. Но ждать пришлось недолго: молодой цыган откинул полог и жестом пригласил ее в шатер. Ром-баро был сед, коренаст и медлителен. Молча пригласил Розу сесть напротив, долго разглядывал ее. — Чья ты, красавица? — В городе меня зовут Розой Треф. Я… Я танцую и тем зарабатываю себе на хлеб. — У тебя есть возлюбленный? — Да. Цыгане были очень недоверчивы, и Роза старалась отвечать как можно проще и короче, чтобы пробиться сквозь это недоверие. — Он кого-нибудь убил? — Он защищал мою честь, и его ранили жандармы. — С властями надо жить в мире. — Но он цыган! — уже с отчаянием воскликнула Роза. — Если вы не укроете его, они повесят… — Откуда цыган в городе? Ты что-то путаешь, красавица. Роза, уже злясь и не скрывая этой злости, рассказала, как когда-то табор оставил на паперти Варваринской церкви умирающего мальчонку, как Монеиха выходила его, как он стал кузнецом… — Его зовут Колей? — неожиданно спросил женский голос. Роза живо обернулась: в глубине шатра сидела старая цыганка, посасывая давно погасшую трубку. — Да. Коля Третьяк: он сам назвал себя. Ром-баро и старуха заговорили по-цыгански, а Роза уже несмело улыбалась, расценив вопрос как воспоминание: она была уверена, что именно этот табор и оставил когда-то маленького Колю. «Может, он внук этой старухи?» — подумала она. — Твои зеленые глаза сказали больше, чем твой язык, красавица, — усмехнулся вожак. — Мы знаем об этом случае, потому что знаем табор Третьяка, где с детьми приключилась хворь. Мы поверим тебе, но, если твой возлюбленный не заговорит на нашем языке, я сам отведу его в участок. — Заговорит, — улыбнулась Роза, и слезы вдруг сами собой хлынули из глаз. Она не любила плакать и никогда на людях не плакала, но, видно, стали сдавать даже ее нервы. — И заговорит, и споет, и спляшет, только ради бога увезите его подальше! Как ни сложно было Розе пробиться сквозь цыганскую многовековую недоверчивость, Оле было и сложнее, и труднее. И потому, что, по сути, она оставалась чужой в городе, и потому, что была куда наивнее и неопытнее, и потому, что ей надлежало организовать сам побег. Причем организовать так, чтобы разобиженная охранка не стала бы никого хватать в больнице. И единственным человеком, кому она могла довериться, оказался доктор Оглоблин. — 131 —
|