– Князь Ярослав и брат его великий князь Юрий, боюсь, что в беде большой. Стан их окружен Мстиславом с новгородскими, смоленскими и псковскими полками. Не миновать усобицы. – Коли князь в беде, так и я в седле. Ярун тут же заседлал коня, прицепил дедов меч, низко поклонился будущему тестю и ускакал в густеющие сумерки, даже не попрощавшись со своею нареченной. Холодно было, ненастно и сыро. 4А еще днем, еще до того, как Яруну стало известно, что Ярославу грозит беда, князь Мстислав в последний раз направил послов к братьям, князьям Владимирским. И хоть летописи уверяют, что был Удалой весьма миролюбив, посольство было всего лишь поводом затянуть начало битвы: Мстиславу нужно было выстроить новгородскую рать, которую привел старший сын Всеволода Большое Гнездо, им же отвергнутый Константин. То ли князь Юрий догадался об этом, то ли Ярослав вообще ни о чем не желал думать, а только первым, поперед молчавшего Юрия ответил: – Не время болтать о мире. Вы теперь – как рыба на песке. Зашли далеко. – Князь Мстислав предлагает себя в посредники в вашем споре с Константином, – продолжал добиваться седобородый степенный посол. – Не лучше ли остановить братоубийство, пока не заревели трубы? – Сам отец наш великий князь Всеволод не мог рассудить меня с Константином, – сказал Юрий. – Так к лицу ли Мстиславу быть нашим судьею? – Пусть Константин одолеет нас в битве, тогда все – его, – поддержал Ярослав. Послы удалились ни с чем, хотя задачу свою выполнили: и мир предложили, и время выиграли. А братья, довольные своей непреклонностью, пошли в шатер пировать. А пир был воистину Валтасаровым. И за пением славы и хвалы князьям, за звоном кубков, криками, смехом и общим шумом буйного застолья никто так и не заметил огненных слов, начертанных божественным перстом. Правда, пожилой боярин, служивший еще князю Всеволоду, назойливо шептал на ухо князю Юрию, что-де стоит ли отвергать мир и не лучше ли признать Константина старейшим господином земли Суздальской. – Воины смоленские весьма дерзки в битвах, а Мстислав в ратном деле не имеет соперников… Но Юрий только отмахивался от его шепота как от мухи. То были сумрачные времена обид и недоверия, когда подающий заздравный кубок вполне мог подсыпать в него яду, а обнимающий тебя брат – вонзить нож в спину, убедившись, что под рубахой нет кольчуги, и никто не верил никому. Верность рассматривалась как изощренная хитрость, а клятва ровно ничего не значила, поскольку все уж очень часто и охотно клялись. И даже святая клятва на кресте ни к чему не обязывала, потому что в случае нужды клятвенный крест меняли на другой, а потом неистово божились, что клялись на ином кресте, а значит, и торжественное целование не имеет теперь никакой силы. — 10 —
|