|
Это сразу же внушило мне симпатию к нему. Говорили также, что он "мудрец". Но я был полным тупицей в том, что касается "азиатских мудростей". Мне были ближе Васко де Гама, Кристофор Колумб и бретонские пираты, берущие на абордаж испанские галионы. И, по правде сказать, я предпочитал Спартака Будде. 24 апреля все опрокинулось в новое неоткрытое море. Стояла адская жара, было два с половиной часа пополудни. Павитра, выпускник французского политехнического института (Бог мой), поджидал меня возле ступеней Ашрама. Это был человек необыкновенно сердечный и простой, с каким-то улыбчивым светом в глазах. Он заставил меня вскарабкаться по узкой лестнице, где теснилась вереница послушников, потом - лестничная площадка, и вот - эта комната, заполненная молчанием, можно было бы сказать - прочным молчанием, обитая белым полотном. В глубине сидели два существа. Двигаясь автоматически, я приблизился. Я сложил руки на индийский манер, как меня тому научили. Там был Он - почти придавленный неподвижным могуществом. Его лицо излучало голубое сияние (я думаю, что это были неоны). Он взглянул на меня. Взгляд был широким, шире, чем все пески Египта, нежнее, чем воды всех морей. И все перевернулось в... я не знаю в чем. Всего за три секунды. Потом Мать, сидящая справа от него, которая так широко улыбнулась мне, повернув немного шею и подбородок, словно хотела сказать: "Ааа!.." Я стоял в полном оцепенении. Три секунды. Я вернулся в мою комнату в "Правительственном дворце", сел на свое гигантское ложе, которое стояло здесь, может быть, со времен Индийской Кампании, и остался так сидеть, ничего не понимая, не больше, чем в Долине Королей или в Фивах. Это был другой мир. Он вибрировал, уходя далеко за горизонты... а потом ничего больше... ничего больше не знаешь. Я знал, что это - "то, что дается навсегда". Три секунды и навсегда. Существо... единственное, какого я нигде больше не встречу. Существо. Потом я почувствовал как бы палец, который погружался в мой череп сквозь макушку. Это было очень странно. Физическое ощущение. К тому же это было неподвижно, могущественно и лишено смысла. Не было ничего, что имело бы смысл! Но, тем не менее, никогда еще я не чувствовал себя таким живым, как в тот день. * * * Мы слишком бедны словами, чтобы суметь высказать то, что лежит у нас на сердце. Мы всегда бываем вынуждены пользоваться чем-то вроде цирковых трюков, сочиняя всевозможные обороты. Когда же, наконец, мы сможем переложить свои слова на музыку? Я был в таком смятении, непостижимом смятении, что немедленно набросился на все, что мог прочесть у Шри Ауробиндо на своем плохом английском: научные труды, письма, статьи, несколько переписанных лекций... И вдруг, я наткнулся на обрывок фразы из четырех слов: — 10 —
|