Беспредел

Кроме того, высокий, худощавый, блондин. Ну, прямо, ариец из кинобоевика. Вот старичок и принял его за иностранца или специально так пишет, чтобы Гудко окончательно утопить. Но дело не в этом. А в том, что у Бондаренко была связь с Гудко.

— Почему же этого документа нет в следственном деле Гудко? — спросил я полковника.

— А потому, — объяснил Климов, — что тем, кто ведет дело Гудко здесь у нас, эта бумажка совсем не интересна. Да и не положено им в такие дела лезть. Их задача — провести Гудко по 70-й статье, а в свете последних указаний — вынудить его публично покаяться. Тебя, Беркесов, мы специально высвистали из Питера, чтобы ты поработал именно на связи Гудко и Бондаренко. Не исключено, что часть антисоветской информации он от Бондаренко и получил. А тот по своим каналам мог добыть ее целый вагон или два. И хотя командование определяет это как нашу главную задачу, задачи второстепенные могут быть не менее интересными. Ты меня понял, Беркесов?

У меня язык чесался спросить, кто изъял и зачем эту бумажку из дела священника, но я язык прикусил и ответил: "Так точно, понял, товарищ полковник".

— Если понял, то действуй, — сказал Климов, кивком головы указывая мне на дверь.

В его кивке было столько холода, что так не вязалось с его вечным благодушием, так что мне не оставалось ничего другого, как встать л официально спросить: "Разрешите идти, товарищ полковник".

Климов также молча кивнул головой, глядя на меня каким-то странным взглядом.

Система чекистского воспитания всегда основана на разнице температур и ожиданий. Ты думаешь, что тебя наградят, а тебя расстреляют. Ты думаешь, что тебе конец, а тебя повышают в звании.

Можно было уже и привыкнуть, но я вышел от Климова с каким-то чувством неосознанной тревоги. Нет, не от неожиданного холода, повеявшего от полковника в конце нашей беседы, а скорее от вопроса: почему из многих тысяч московских сотрудников КГБ не нашлось никого, кому бы Климов мог поручить эту работу, выбрав меня, в сущности никому не известного рядового ленинградского следователя?

Глава 2. Я вступаю в войну

Утром следующего дня я прибыл в знаменитую следственную тюрьму Лефортово, известную в простонародье под названием "Матросская Тишина" по названию улицы, на которой этот изолятор находится. На входе дежурный попросил меня сдать оружие.

— Я никогда не ношу с собой пистолет, — заверил я его.

— И напрасно, — вздохнул дежурный. — Вскоре вы в этом убедитесь.

Я не стал спорить, а быстро оформив все предписания и постановления, выданные мне на Лубянке, приказал привести в следственную камеру осужденного Бондаренко. Бондаренко привели в наручниках. Он был пострижен наголо и одет в полосатую робу смертника и в такую же полосатую шапочку. Несмотря на подобный наряд, бледность и запавшие глаза, столь естественные для человека, живущего под Дамокловым мечом смертного приговора, бывший подполковник выглядел еще очень внушительно. Высокий, широкоплечий, с исключительно правильными (и не запоминающимися) чертами лица. Контролер усадил его на вделанный в цементный пол табурет.