Антология странного рассказа

Широкогрудые псы с обрезанными ушами заглядывали в лица пассажиров.

Года два назад пасмурным октябрьским утром я стоял там же, под теми же руинами, и видел, как ополоумевшие от страха менты мотаются вдоль состава с автоматами наизготовку, рыскают, по десять раз заглядывают под колёса, в тамбуры.

Ветер выл в проводах и гнал мусор, пакеты полиэтиленовые трепетали на верблюжьих колючках.

III

Теперь разучиться плакать.

Собак по деревням подъели волки.

Тишина настаёт, когда слышишь себя.

Дело было зимой, обув машину в цепи,

мы поднялись из Бакуриани. Катались недолго.

На склоны Кохты внезапно спустилось

снежное облако. Подъёмник остановился.

Последние лыжники, затем спасатели

вспороли молоко, пропали. Я замешкался

и не заметил, как огромная снежная тишина

сомкнулась надо мной. Я снял лыжи,

чтоб не свернуть себе шею, и стал потихоньку спускаться.

Сосны выступали то справа, то слева.

Стволы их казались бесконечными, пропадая в тумане

сразу над макушкой. Гигантская тишина

прильнула ко мне всем сердцем.

Я что-то слышал в ней и не мог очнуться.

Спустился уже в темноте. В столовой

молчаливый повар-осетин разлил в тарелки

мясной соус, дал лепёшку, банку мацони.

Ещё в Тбилиси нас предупредили,

что в здешних местах неспокойно,

осетинские сёла вокруг, какие-то волнения, ружья.

Господи, какими счастливцами мы были,

что не понимали, как может сосед прогнать соседа.

Как военное железо может изуродовать горы.

Зачем дым буржуек коптит стены гостиницы «Иверия».

Сколько нужно нищеты и лжи,

чтобы лишить народ великодушия.

В каникулы мы играли в шахматы и катались на лыжах.

Зло для нас ещё было предметом умозрения,

тем, что содержалось только в книжках.

Даже измена возлюбленной

воспринималась как приключение.

Никто не знал сердцем, что зло есть ложь,

уравнивание живого с мёртвым.

Но вот снова тишина втекает в мозжечок.

Я видел фотографию — лужу на окраинах Цхинвали.

Огромную лужу, через которую шёл осетинский ополченец.

Истощённый небритый старик прижимал автомат

к груди, как ребёнка. На краю лужи

лежал навзничь грузинский солдат,

без ботинок, тощие волосатые ноги, ступни

вытянуты, как на «Распятии» Эль Греко.

Кто-то задрал ему на лицо гимнастёрку.

Впалый бледный живот. Ополченец

опустошённо смотрит прямо перед собой.

Отчего только с оружием в руках

государство называет себя «родиной»?

Отчего вновь так близко время,

как тогда, семнадцать лет назад в лесу, над Бакуриани,

внутри облака, когда спускаясь в кромешной зге,

я слышал, как новая эпоха втекает мне в уши,