Почти такого же заслуженного. Правильный был человек. Беспощадный к врагам и готовый душу отдать за братьев по классу. Все мы на нее смотрели, ощущая, что зубы ноют, а первому эта идея пришла в голову товарищу Дубову. Посмотрел он, как связанный есаул зубками поскрипывает, и сказал что-то вроде: - А что, господин есаул, ваше степенство, сладенько было эту проблядь драть от всей кобелиной удали? Я так полагаю, что весьма даже сладко. Только вот что я тебе скажу, контра: больше ты в своей жизни никого драть не будешь, это уж точно, потому что жить тебе, гниде, ровно столько, сколько отзаседает трибунал. И твоей Любке тоже. А напоследок, чтобы тебя, паскуду, еще круче проняло, мы твою Любочку впятером на твоих глазах отхарим со всем усердием. Чтобы смотрел и завидовал, твердо зная, что самому никого уже драть не придется... И мы поняли, что он не шутит. Скажу вам откровенно, эта мысль всем понравилась. Во-первых, девка была недюжинная, а во-вторых, за ней, как и за ее кобелем, накопилось столько грехов, что пули для нее было маловато. Товарищ Дубов свои мысли, чего бы они ни касались, любил претворять в жизнь незамедлительно. Мы ему быстренько помогли: нашли пару костылей, вколотили в пол, руки ей привязали вроде распялки, шаровары с нее сняли, кальсоны тоже, а гимнастерку товарищ Дубов снимать пока не велел. Повернулся к есаулу и, весьма недобро улыбаясь, пояснил: - Гимнастерку я на ней рвать буду Чтобы орала и брыкалась. Так мне приятнее, а тебе, гнида, мучительнее переживать... Любка лежит, спокойная, сука, в лице ни кровинки, но не плачет, не причитает - не тот жизненный типаж... Говорит Дубову: - Баб в жизни имел много? Дубов, с этакой матросской лихостью приосанившись, отвечает, не задумываясь: - - Ну, конечно, меньше, чем хотелось бы, если откровенно - но все ж изрядно. Жаловаться грех. А Любка: - Отбегался, флотский. Я - даже не твоя последняя баба. Я - твоя смерть. Мы так и покатились. А товарищ Дубов, не полезши за словом с карман, отвечает: - Это отчего же, грудастая? Ходят, конечно, слухи и сказки, что бывает мокрощелка с зубами, но сомневаюсь я что-то... А впрочем, долго ли проверить? И полез ей пятерней в то самое устройство. Встал с корточек, пальцы небрежно вытер о есаула и ухмыляется: - Ни единого зуба, если кому интересно... Она лежит, вся белая, губы в ниточку, глазищами обжигает. И повторила, разборчиво, медленно: - Я - смерть твоя... Товарищ Дубов, не моргнув глазом: - Если ты, приятная, имеешь в виду нечто венерическое, так я все это сколько раз подцеплял, столько и лечил. Перебедую... Ну ладно, ребята, начнем, благословясь? Калашин, ты смотри внимательно, вдруг да окажется, что чего-то ты не умел... — 30 —
|