|
И все же некоторые пытаются следовать планам. Поручик Панов во главе девятисот гренадер врывается во двор Зимнего дворца, где нет самого Николая, но осталась вся его семья. Сначала он уговаривает караульных пропустить его по‑хорошему, но, встретив отказ, мятежники попросту отбрасывают заметно уступающих им в численности часовых. Итак, они врываются во двор… Но там стоит в безукоризненном порядке, с заряженными ружьями, лейб‑гвардии саперный батальон. Тысяча человек. Это не просто гвардия. Это единственная воинская часть, на которую император Николай может полагаться в эти часы хаоса и неуверенности, когда облеченные властью генералы ведут себя предельно странно (об этом — в свое время), и неизвестно, кому можно верить. Собственно, это личная гвардия Николая. Он — высочайший шеф батальона, знает в лицо и по фамилиям всех офицеров и большинство солдат (память у Николая была феноменальная). Он тщательно отбирал в свой батальон лучших, тратил на нужды саперов личные деньги. Саперы готовы драться за него насмерть. Командует ими полковник Александр Клавдиевич Геруа, воевавший в Отечественную с 1812 года и до взятия Парижа. Силы примерно равны — девятьсот человек у Панова, тысяча — у Геруа. Но у Панова, двадцатидвухлетнего мальчишки, в жизни не нюхавшего пороху, — расхристанная толпа мятежников, а у Геруа, сорокалетнего ветерана — стройные шеренги верных императору солдат. И Панов дрогнул, кишка оказалась тонка. Он увел свою толпу на площадь, а потом, на следствии, принялся юлить, по обычаю многих своих сообщников: мол, во двор Зимнего он забежал чисто случайно, перепутал ворота, принял саперов за братьев‑мятежников… Его вранье тогда же было разбито в пух и прах свидетельскими показаниями. Все его поведение свидетельствовало о том, что гренадер он привел к Зимнему умышленно — и какое‑то время взвешивал шансы. Вне всяких сомнений, выполнял задание. Но не осмелился бодаться с саперами. Семья Николая в заложники не попала. На этом кончается суета мятежников и начинается знаменитое «великое стояние» на Се натской. Уже окончательно ясно, что никто их более не поддержит, не примкнет… Тут, кстати, и появляется совершенно комическая фигура «дня Фирса» — несмотря на всю кровь и грязь этого дня, случались и редкие, по‑настоящему юмористические моменты… Тот самый Горский, о котором я уже упоминал и обещал рассказать подробнее. Мемуары декабриста Якушкина: «Граф Граббе‑Горский, поляк с Георгиевским крестом, когда‑то лихой артиллерист, потом вице‑губернатор, а в то время, находясь в отставке, был известен как отъявленный ростовщик. Он не принадлежал к Тайному обществу и даже ни с кем из членов не был близок. Проходя через площадь после присяги в мундире и шляпе с плюмажем, по врожденной ли удали, или по какому особенному ощущению в эту минуту, он стал проповедовать толпе и возбуждать ее; толпа его слушала и готова была ему повиноваться». — 125 —
|