|
Наша концепция, гласящая, что априорные формы мышления и интуиции следует понимать просто как всякую иную адаптацию, влечёт за собой и признание того, что они для нас выступают в качестве, так сказать, «наследственных рабочих гипотез», чьё истинностное содержание соотносится с абсолютно-сущим точно так же, как и в любой обычной рабочей гипотезе, доказавшей свою высокую адекватность во взаимодействии с внешним миром. Правда, такая концепция разрушает нашу веру в абсолютную истинность какого-либо априорно-необходимого тезиса мышления. С другой стороны, она дает уверенность, что нечто действительное «адекватно соответствует» каждому феномену нашего мира. Даже мельчайшая деталь феноменального мира, «отражённая» для нас во врождённых рабочих гипотезах, на самом деле преформирована тому феномену, который она воспроизводит, и, в общем, соответствует отношению, которое существует между органическими структурами и внешним миром (ср. аналогию с плавником и копытом). Верно, что априори – это только ящик, форма которого приблизительно, в скромной мере соответствует форме реальной действительности, подлежащей отображению. Однако этот ящик доступен нашему исследованию даже при том, что мы не в состоянии постичь вещь в себе иначе, как посредством самого этого ящика. Но доступ к законам ящика, то есть инструмента, делает вещь в себе относительно постижимой. Теперь мы собираемся в ходе терпеливой эмпирической работы предпринять исследование «априорных», «врождённых» рабочих гипотез, присущих дочеловеческим формам организмов. Сюда относятся виды, достигшие менее детализированного, чем у человека соответствия свойствам вещи в себе. При всей своей невероятно точной целевой настроенности, врождённые схематизмы животных всё же гораздо проще и экран их грубее, чем таковые у человека, так что границы достижимого для них не превышают некой измеримой области нашего собственного рецептивного аппарата. Возьмём в качестве аналогии наблюдение с помощью микроскопа: чёткость изображения мельчайших структур видимого через него объекта зависит от соотношения угла апертуры и фокусного расстояния, так называемой «нумерической апертуры». Первый дифракционный спектр, отражаемый структурной решёткой объекта, должен ещё попасть на переднюю линзу, чтобы решётка как таковая была вообще видна. Если этого не произойдет, решётку нельзя будет видеть; вместо объекта тогда будет видна некая смутная поверхность коричневого почему-то цвета. А теперь допустим, что у меня имеется только один микроскоп. И я говорю, что структуры объектов «постижимы» лишь с данной точностью и чёткостью и что иначе не бывает. Более того, хотя я был бы вынужден допустить, что существуют коричневые объекты, у меня не было бы никаких оснований считать, что этот цвет имеет хоть малейшее отношение к видимым структурам! Однако, если при этом учитывать, что бывают и менее мощные линзы, которые фиксируют «коричневые» структуры, видимые в том же качестве и через наш инструмент, то можно с большим скептицизмом отнестись к нашей регистрации «коричневого» (если только не впасть в манию величия и не объявить свой аппарат восприятия абсолютным по той лишь причине, что это наша собственность). Если же быть поскромнее, то можно прийти к правильному выводу, сравнив масштабы достигнутого с тем фактом, что коричневый цвет регистрируют разные инструменты. Вывод здесь таков: даже у самых мощных линз есть предел разрешения тонкости наблюдаемых структур, – точно так же, как и у более простых аппаратов. путём такой же методики можно многое узнать и о функциональных пределах, которые имеют все разнообразные аппараты по формированию образа универсума. Извлечённый отсюда урок задает важную критическую перспективу для оценки границ достижимого для наивысших из существующих аппаратов, которые сегодня ещё не могут быть исследованы с некой ещё более высокой точки зрения. — 13 —
|