Ночь мы провели на черном кожаном мастодонте, по ошибке, наверное, названом диваном. Переживания сказывались парадоксально. Такой неистовой ночи у нас еще не было. Угомонились только под утро. Танюшка уснула у меня на груди, а я лежал и смотрел в темноту, обнимая ее нежные плечи. Вот ведь как странно устроены человеческие мозги. Моя жизнь, того и гляди, — пойдет прахом, а лежу тут и, как ни странно, — счастлив. Глава 8Санкт‑Петербург. Наше время. ИюньКолькины каналы разведки мне не понадобились. По крайней мере относительно Кутузова. Я сменился в одиннадцать ноль‑ноль, откланялся и заторопился домой. Хотя торопиться не было никакой нужды. Танюшка, конечно же, еще спит. Любит она это дело. Но я все равно спешил. Сбежал по эскалатору на “Маяковской”, доехал до “Гостиного”, перетлел на “Невский проспект”, вскочил в вагон… и оказался нос к носу со старым знакомым. — Здорово, Леха! Он повернулся, печально окинул меня взглядом и вяло ответил: — Привет… Как дела? Дежурный вопрос. Вряд ли Лехе это на самом деле интересно. Судя по виду, его сейчас ничего не волнует, и волновать не может. Потому как он явно с утра принял на грудь пару стаканчиков. Горе заливает? — Ты чего такой вареный, а? Леха испустил тяжкий вздох, и вагон наполнился сивушным духом. — Как тут… На похорона‑то мои придешь? — Чего?.. Ты что, болен? Он покачал головой и снова вздохнул, а я начал побаиваться, что потеряю сознание. Похоже, мой старый знакомый пьет уже не первый день. Когда мы занимались у Кутузова, он не пил совсем. То есть абсолютно. — Если ты не болен, то с чего бы тебе помирать? Разве что от той гадости, которую ты хлещешь. Он печально посмотрел на меня. — И ты… Ленка мне всю плешь проела. Сын у нас… Денег нет… Я всем должен… Работы нет… Все х…во, короче… Вот грохнут, и все. Одна радость — семье денег дадут. — Не пойму, что ты плетешь? Кто грохнет, кредиторы? Что, много должен? Ты ж здоровенный бугай, что значит — работы нет? Работы — вагон. Если спрыгнешь со стакана, я тебя устроить могу… — Поздно уже. Вот если б мы на неделю раньше встретились… Меня начало понемногу тошнить от его нытья. Стоит передо мной огромный, волосатый мужик. Плечи — вдвое шире моих, тоже не узких. Стоит и распускает нюни. — Леха, я тебя не узнаю. Пару лет не виделись — и такая перемена. Объясни толком, отчего ты помирать собрался? — Понимаешь, — сказал он, разглядывая носки своих замызганных ботинок, — я на бои без правил записался… Погоди! Это не те бои, про которые ты думаешь. Всякие там Конти‑монти, Рэддевилы. Там все куплено. А если не куплено, то договорено. И кого попало, со стороны, не пустят. А пустят — хрена ты выиграешь, даже если победишь… Здесь другое. Денег даже за участие платят. Полторы тыщи зеленых американских рублей. Треть — перед боем… — 109 —
|