|
Авитал Ронелл в «Телефонной книге», наиболее известном своем произведении, обыгрывает некоторую двусмысленность хайдеггеровского зова, имеющую тем не менее прямое отношение к сути дела. Английское слово «call», равно как и немецкое «Ruf», означает одновременно и «зов» и «телефонный звонок» (вызов). Совпадение не случайно: наша спонтанная готовность снять трубку и откликнуться на телефонный звонок (call), прерывая при этом любой очный разговор, возможно куда более важный, является эмпирическим свидетельством настоятельности зова — и можно представить себе, насколько зов свыше требовательнее звонка случайного абонента[7]. Находка Авитал Ронелл может быть интерпретирована и для интересующего нас случая. Поскольку вампир не слышит зов бытия как бытия-к-смерти (а значит, и не подчиняется ему), приходится использовать резервную линию связи — осиновый call. Только такая принудительная форма подключения к позывным Танатоса, как осиновый call, и позволяет наконец призвать к прекращению завораживающей пульсации трансперсональной стихии, к успокоению мерцания в монотонном режиме смерти. Неуемность, неудержимость существа, именуемого вампиром, чаще фиксируется интуицией писателя, чем исследованиями культуролога и предположениями психолога. В качестве примера глубокого проникновения можно сослаться на роман Наля Подольского «Книга Легиона». Один из главных героев, Легион, с детства отличается необычной способностью: льющаяся кровь вызывает в нем глубочайшие преобразования — сначала уже знакомый шум в ушах, заглушающий все посторонние мотивации, а затем и полное переключение регистра восприятия. К жизни пробуждается другое существо и даже другое сущее, не имеющее прямого отношения к этому телу[8]. Видеоряд кино для изображения глубины трансформации использует устоявшиеся средства: выдвигаются клыки, на смену «слишком человеческой» приходит характерная экспрессия Чужого — но в принципе можно обойтись и без карикатурного внешнего антуража. Ведь сохранение прежней телесности не гарантирует сохранности прежнего существа — как и наоборот, при метаморфозах живой природы (типа бабочка — личинка — куколка) смена телесности не означает прекращения самотождественности представителя вида. Просто пробудившийся Чужой ощущает тело, в котором он себя обрел (пробудился), как случайное и неокончательное: прежде всего как передатчик для трансляции позывов-команд, взывающих к новому синтезу, взламывающему разобщенность индивидуальных тел. Соответствующий поведенческий модус с интуитивной точностью выражен в лучших литературных и экранных образцах жанра (в том же «Носферату» Мурнау): осуществляется трансперсональный синтез некоего единства, основанного на кровных узах, причем не в переносном, а в прямом смысле этого слова. Регулярное, возобновляемое в соответствии с пульсирующим зовом кровавое жертвоприношение поддерживает существование вампириона — так в дальнейшем мы будем называть непосредственную кровную близость в отличие от опосредованного кровного родства. Понятие зова представляется здесь решающим — если рассматривать зов как инструкцию, альтернативную, но равномощную генетической инструкции (например, команде «построить тело!»). Тогда получает объяснение феноменальная, нечеловеческая сила вампира — она обусловлена как раз однородностью зова (голоса крови), отключающего все посторонние мотивы, и, прежде всего, мотив привязки к данному телу (инстинкт самосохранения). В целом же общая вампирология как метафизическая дисциплина требует создания собственного категориального строя с решающими включениями из сферы антропологии. Хотя историко-генетический аспект синтеза вампириона опирается на ряд случайных ароморфозов, без него разработка метафизического инструментария невозможна. Поэтому обратимся к антропогенезу. — 68 —
|