Стоит напомнить, что именно с середины 80‑х годов проблематика «центр‑периферия» была очень популярна в элитарных кругах советских экономистов и философов. Она обсуждалась на многих семинарах и конференциях, переводились и издавались важные книги, у всех на слуху были доклады Римскому клубу, ряд наших видных интеллектуалов даже стал его членами. Таким образом, наша интеллигенция не может сказать, что «она не знала» о периферийном капитализме как специфическом мировом укладе. Некоторые интеллектуалы (например, режиссер Андрей Кончаловский) даже стали пропагандировать Бразилию как образец жизнеустройства, на который должна ориентироваться Россия. Именно ради этого В.Бондаренко мечтал о «белом генерале, русском Франко». А демократы мечтали о «российском Пиночете» — велика ли разница! Трудно реконструировать ход мысли интеллигента, который не предвидел культурной катастрофы в результате такого резкого разделения большого народа в отношении к «производству» и распределению продуктов культуры. Строго говоря, такое разделение как раз и означало бы исчезновение прежнего народа, его расщепление на две новые «расы». Одна из них жила бы в анклаве цивилизации со школой и медициной, литературой и музыкой, политикой и правом, а другая — в огромной трущобе с совершенно иным, непересекающимся образом жизни. В практическом плане такое разделение культурного «тела» России конца ХХ века — технократическая утопия, которая при последовательной реализации неминуемо привела бы к истребительному столкновению этих двух «рас» с уничтожением «цивилизованного меньшинства». Но мы здесь говорим о проекте сдвига России из СССР на периферию капитализма не в практическом плане, а как об интеллектуальной конструкции, которая строилась в умах интеллигенции. Это — отнюдь не тривиальная вещь, и уж теперь‑то, через 15 лет, можно было бы ожидать от образованного слоя рефлексии. Этой рефлексии, однако, нет — придется вести наш анализ со скрипом, преодолевая внутреннее сопротивление. Можно предположить, что в результате общего повреждения логики в уме интеллигента возникло невысказанное успокаивающее представление, что если лишить большинство доступа к культурным продуктам и перераспределить сэкономленные средства, это не скажется на культуре в целом. Мол, народ одичает и перестанет быть народом, но в нашем квартале ничего не изменится — и мы так же, как и раньше, будем ходить на концерты Гершвина и Рахманинова. Это представление опиралось на два, строго говоря, несовместимых довода, которые мы рассмотрим по отдельности. — 23 —
|