|
Но их бедой была победа, За ней открылась пустота. Борьба за спасение и экономизацию коммунизма окончилась его демонтажом, после чего логически встала следующая задача — демонтажа советской системы. Но прежде чем ушел в небытие коммунистический порядок, в своей борьбе «за» и «против» реформаторы должны были найти опору для отрицания, то, от чего и чем отталкиваться. Требовалось социальное оружие. Им-то и стали формы, производные от капитала-субстанции. Сначала, еще в перестройку, заговорили о «правовом государстве», «рыночной экономике» и «многопартийности». Разумеется, и то, и другое, и третье — социалистические, никакого капитализма. Но слово было сказано. А дальше, хотя и не как по маслу, пошло по логике сказки «Лисичка со скалочкой». Осенью 1991 г. резко активизировались разговоры о частной собственности, о просто рыночной экономике, о переходе к рынку и демократии (от тоталитаризме), о капитале. Так сказать, от триумфа «Капитала» Маркса к триумфу капитала. От идей к материи. Выбор всех этих связанных с капиталом-субстанцией форм и лозунгов не был случаен. Более того, он был правильным и единственно верным для логики развития Русской Системы, которая отработала и исчерпала коммунизм как свою историческую структуру (как когда-то коммунизм отработал, например, хрущевизм как свою историческую структуру). Часть позднекоммунистических и посткоммунистических лидеров инстинктивно, интуитивно поняла: единственное реальное оружие против негативной функции капитала и ее структур, отработавших свое, выработавших свой ресурс, — это формы капитала-субстанции. Иного не дано. Точнее, даже не столько формы, сколько лозунги, «чистые идеи», эйдосы этих форм, потому что, во-первых, самих форм в России не было, их надо создавать; создание этих форм и провозгласили главной целью, главным средством передвижения по дороге, которая ведет к Храму Светлого Будущего (кстати, Светлое Будущее в одном, отдельно взятом храме, для ограниченного контингента постсоветской элиты построено. Храм Христа Спасителя — лучшее средство помещения капитала, а следовательно, путь в Светлое Будущее, для себя, для детей, для внуков — «ино побредем еще»). Другими словами, реальным структурам, их идеям и лозунгам, правда, во многом истончившимся почти до фикций, были противопоставлены скорее фикции форм, чем сами формы. И ради фикций, в который раз в России, свершилась революция. Ну что ж, не случайно наша литература дала Чичикова и Бендера. Во-вторых, субстанциональный капитализм уже почти 80 лет как мертв, его прах развеян на полях мировой войны 1914–1918 гг. И еще: помимо того, что в СССР на рубеже 80–90-х годов по сути не было никакой субстанции, соответствовавшей капиталу-как-субстанции, факт смерти субстанционального капитализма был большим плюсом: капиталистические лозунги можно было использовать, не опасаясь последствий. Мертвецов нельзя воскресить. Ну а воскресший мертвец — это зомби, им легко манипулировать. Сможем ли мы сейчас вспомнить фамилии наших «капиталистов» конца 80-х годов, людей, которые «создавали» клубы миллионеров? Где они? Где их «Рога и копыта»? Не сможем — фамилии марионеток и зицзаседателей плохо запоминаются. Разве что одно—два имени. — 160 —
|