|
Только слепые могут не видеть трагической ситуации, в которой оказался человек, когда захотел взять свою судьбу в собственные руки и устранить случайность. Он покорился Истории, а История — это жестокое божество. Приказы, которые исходят из уст божества, — это голос хитрых жрецов, укрытых в его пустом нутре. Глаза божества так сконструированы, что они видят всюду, куда бы ни двинулся человек; от них нельзя спрятаться. Любовники в постели совершают обряды любви под его ироничным взглядом; ребенок играет в песке, не ведая, что его дальнейшая жизнь взвешена, подсчитана, включена в общий счет; только старцы, которым немного дней осталось до смерти, могут с известным основанием утверждать, что они почти уже вырвались из-под его власти. Философия Истории, излучаемая из Москвы, — это философия — сила; она преображает массы, она имеет в своем распоряжении танки и самолеты. Против того, кто не хочет ее признать, обращается сокрушительная мощь государства. Его атакуют также изнутри: говорят, что его сопротивление вызвано классовым сознанием. (Подобным образом тот, кто не хочет поддаться психоаналитическим процедурам, может быть обвинен в том, что он намеревается таким путем сохранить свои комплексы.) А ведь нетрудно представить себе день, когда миллионы людей, послушных этой философии, вдруг обратились бы против нее. Такой день наступил бы, если бы Центр утратил материальную силу. Не только потому, что исчез бы тогда страх перед военным могуществом; прежде всего потому, что в этой философии успех — неотъемлемая часть мышления; поражение обнаружило бы ложность искусственной диалектики, которая была бы побеждена действительностью. Граждане Империи Востока ничего так не жаждут, как освобождения от террора, который осуществляет их собственная мысль. В здании Центрального Комитета стратеги передвигают флажки на карте сражения за господство над умами. Успехи все больше, все более ширится красный цвет, который сначала — в 1944 и 1945 годах — ограничивался маленькой группой правоверных, прибывших с Востока. Однако мудрецы — тоже люди. Их тоже посещают тревога и страх. Сравнивая себя с первыми христианами, а шествие Новой Веры по планете с шествием христианства в разлагающемся Риме, они завидуют апостолам, имевшим дар проникать в глубь людских сердец. «Эти умели пропагандировать! Где уж нам до них!» — воскликнул с горечью один партийный сановник, слушая Евангелие, передаваемое по радио. Новая (анти)религия делает чудеса: показывает сомневающимся новые здания и новые танки. А если бы чудес не стало? В руках, которые рукоплещут, появились бы ножи и пистолеты; пирамида мысли рухнула бы. Там, где она возвышалась, долгое время не было бы ничего, кроме крови и хаоса. — 162 —
|