|
А скромный чикагский кассир, жестоко терзаемый судьбой, покуда он был просто Биллом Портером, но вознесенный ею на вершину литературного Олимпа, стоило ему назваться О.Генри. Приведем и более близкий пример, В семидесятые годы в числе наших знакомых была одна приятная молодая пара. Назовем их Аня и Толя. Аня была рядовым инженером в каком-то конструкторском бюро, а Толя после Горного института работал геологом. Она - невысокая, худощавая, с темными глазищами-блюдцами, на людях не в меру совестливая и застенчивая — вся из комплексов; о таких за глаза говорят «симпатичный человечек». Он - здоровенный бугай с громовым басом, способный в дружеской компании «приголубить» литр водки так, чтобы ни в одном глазу, а развлекать приятелей бесконечными байками о своей сибирской эпопее (начиная со студенческой скамьи где почти каждое лето он проводил то в Прибайкальи, то в Забайкальи, то на Севере за Алданом — в общем, где-нибудь в тайге между Москвою и Токио). Затем, ближе к восьмидесятым, в этой семейной паре зоизошел разрыв. Аня, еврейка по матери, заявила, что ей оело прозябать на свои ежемесячные сто тридцать «рэ» Советской России и без конца выслушивать политические анекдоты, за которые здесь могут и посадить, что пора в конце концов поменять жизнь коренным образом, и укатила в Израиль. Толя отказался последовать за нею: дескать, может в Израиле и гроб Господень, но сибирской тайги там, уж, точно нет; а коли так, ему там и делать нечечего. Потом, уже в восьмидесятых, до нас стали доходить звительные сведения об Ане — преимущественно из прессы. Наш «симпатичный человечек» сделался лидером кой-то партии экстремистского толка. Все сообщения о нашей Анечке были довольно однообразны: то расстреляла лапушка из автомата какого-то высокопоставленного палестинца, то с группой боевиков захватила арабский самолёт, то выступила с призывом — понятно, какого характера к еврейской молодежи и т.д. и т.п. Бывшую свою жену при друзьях Толя старался не вспоминать; он и вообще предпочитал теперь говорить пореже потише и почему-то в другой раз не женился. Фантастический перелом в его жизни произошел уже в восемьдесят гом. Толю в буквальном смысле само отыскало сказочное богатство. Оказывается, был у него в Италии какой-то Дядюшка, о котором в их семье в советские годы, естественно, не вспоминали. И вот погибает этот дядюшка вместе с единственной дочерью в автокатастрофе, и Толе нечаянно негаданно достается все его состояние — огромное, даже по итальянским меркам. Мужику-то уже - к сорока, и от тайги у него давно радикулит. В общем, отправился Толя в Италию и, как говорится, точно в воду канул. Лишь спустя пять лет он снова объявился в Питере - так, на недельку, другую. Сообщил, что живет преимущественно на собственной вилле в каком-то итальянском поселке, расположенном на морском берету. С ним — экономка (продемонстрировал нам фотографию красотки, словно сошедшей с обложки журнала; такой женщине бывшая его жена, конечно, не чета). Поселок целиком русский; там даже газета выходит на родном языке. Так что итальянский Толе — вроде бы, и без надобности. Свой радикулит он под южным солнышком залечил; пристрастился к гольфу и к стендовой стрельбе; в тайгу его больше не тянет. «А главное, мужики, не хочу я больше видеть ваших унылых рож; в России люди не умеют радоваться жизни», - прежним густым басом сообщил нам Толя напоследок. Вот, собственно, и вся история. — 69 —
|