Записные книжки

В этом не было обмана или воображения — это было слишком серьёзно для такого рода глупых искажений, это не были игрушки. Смерть — не обычное дело, и она не уйдёт, с ней спорить нечего. Вы можете всю жизнь спорить с жизнью, однако со смертью это невозможно. Смерть так окончательна и абсолютна. Это не было смертью тела — что было бы достаточно простым и определённым событием. Но жить со смертью — это совсем другое дело. Была жизнь, и была смерть, и они были неразрывно соединены. Это не было психологической смертью, это не было шоком, изгоняющим все мысли и чувства, это не было внезапным помрачением мозга или умственной болезнью. Это не было ничем таким или странным решением мозга, который устал или отчаялся. Не было это и бессознательным желанием смерти. Ничего такого не было; эти вещи были бы так несерьёзны, поэтому им и потворствуют так легко. Это было чем‑то в другом измерении; это было нечто неподдающееся описанию в терминах времени‑пространства.

Она была здесь, сама сущность смерти. Сущность эго есть смерть, но эта смерть была также самой сущностью и жизни. Фактически они были нераздельны — жизнь и смерть. И это не было изобретено мозгом для его утешения и идеологической безопасности. Сам процесс жизни был умиранием, и умирание было процессом жизни. В этом автомобиле, со всей этой красотой и этим цветом, с этим «чувством» экстаза, смерть была частью любви, частью всего. Смерть не являлась символом, идеей, чем‑то, что вы знаете. Смерть была здесь действительно, фактически, такая же интенсивная, требовательная, как гудок автомобиля, которому требуется проехать. И как жизнь никогда не уйдёт, она не может быть отложена в сторону, так же и смерть отныне уже никогда не уйдёт, её нельзя будет откладывать в сторону. Она была здесь с необычайной интенсивностью и окончательностью.

Всю ночь жил со смертью; смерть, казалось, овладела мозгом и его обычной деятельностью; в мозгу сохранялось не так уж много движений, но в отношении них имелось некоторое непринуждённое безразличие. Безразличие и прежде было, но теперь оно выходило за пределы всего, что можно описать. Всё стало гораздо более интенсивным — и жизнь, и смерть.

Смерть присутствовала здесь и при пробуждении, без скорби, но вместе с жизнью. Это было чудесное утро. Было то благословение, которое даётся прелестью гор и деревьев.

24 августа

День был тёплый, с обилием теней; скалы светились чистым сиянием. Тёмные сосны казались совсем неподвижными, в отличие от осин, готовых трепетать от легчайшего дуновения. Сильный ветер дул с запада, проносясь через долину. Скалы были настолько живыми, что, казалось, бежали вслед за облаками, облака же цеплялись за скалы, обретая формы и очертания скал; они плыли вокруг них, трудно было отделить скалы от облаков. И деревья плыли вместе с облаками. Казалось, что движется вся долина; маленькие, узенькие тропинки, ведущие прямо вверх к лесу и ещё дальше, по‑видимому, тоже подчинились этому же движению и ожили. А сверкающие луга служили обителью застенчивых цветов. Но этим утром долиной правили скалы; они имели так много оттенков, что не было ничего кроме цвета; эти скалы сегодня утром были нежны и так разнообразны по форме и размерам. И они были так равнодушны ко всему — к ветру, к дождям и к взрывам для человеческих надобностей. Они были здесь и намеревались быть по прошествии всех времён.