|
В.: Значит, любовь — это просто очередное имя для игры во власть? И вы хотите, чтобы вы в это поверили? У. Г.: Точно. В.: А что бы вы сказали о любви, которую практикует Мать Тереза? Как насчет сострадания? У. Г.: Все это рождается из разделяющего сознания человека: в конечном итоге это закончится тем, что будет разрушена сама цель, ради которой они работают и умирают. Люди, окружающие Мать Терезу, наживаются на ее славе. Все они сейчас интересуются только деньгами, чтобы продолжать ее работу, вы же знаете. Почему все эти вещи надо регламентировать? Вы видите кого-то страдающим, голодным. Вы реагируете на это. Вот и все, что нужно. Так зачем же это регламентировать? Когда вы пытаетесь регламентировать щедрость и сочувствие, вы разрушаете само это чувство, этот непосредственный импульс, который является не просто мыслью или какой-то незначительной эмоцией. А ведь имеет значение только этот непосредственный импульс, реакция на ситуацию. В.: Регламентирование — это попытка взять какую-то одномоментную ситуацию и одномоментный отклик и сделать из них постоянную, предсказуемую реакцию. Одно-единствен — ное действие «доброго самаритянина» стало эталоном смотреть на вещи и действовать исходя из этого. «Возлюбить ближнего своего» стало «правильным», и все пытаются делать это «правильное», вместо того чтобы в какой-то момент проявить естественный акт сострадания. У. Г.: Я не вижу в этом сострадания. Это единственное, что вы можете сделать в данной ситуации, и это все. Вы бы поразились, если бы узнали, как часто животные помогают друг другу. Люди тоже естественным образом помогают друг другу. Когда регламентирование забивает эту естественную чувствительность, я считаю, что это не сострадание. Все события в моей жизни происходят независимо от других событий; нет ничего, что бы могло выстроить их в одну линию или регламентировать их. В.: Вы именно поэтому наотрез отказались от того, чтобы ваши взгляды пропагандировались? У. Г.: Прежде всего, у меня вообще нет никаких взглядов. Вот смотрите, меня хотят показать по американскому телевидению. У них есть программа под названием «Точка зрения». Я сказал им: «У меня нет никакой точки зрения». У меня нет никакого конкретного послания для человечества и никакого миссионерского рвения. Я не спаситель человечества или кто-то вроде этого. Люди приходят сюда. Зачем они приходят — это не моя забота. Они приходят сюда по своей свободной воле, потому что они слышали обо мне, или из чистого любопытства. Это не важно. Человек может прийти сюда по любой причине. Он воспринимает меня как нечто иное, необычное, и не может понять, кто я такой, или впихнуть меня в известные ему рамки. Он рассказывает обо мне своим друзьям, и вот они у моих дверей. Я же не могу сказать им: «Валите отсюда!» — 81 —
|