|
Он едва мог удерживаться от слез. Это не был контролируемый или сдерживаемый плач, но рыдания, которые сотрясали все его тело. Он был моложав, полон тревоги, с глазами, устремленными к видениям былого. В течение некоторого времени он не мог вымолвить ни слова, а когда, наконец, начал говорить, голос его неожиданно оборвался, и он снова разразился глубокими рыданиями, свободными, ничем не сдерживаемыми. Наконец он сказал: «Я ни разу не плакал со дня смерти моей жены. Не знаю, что именно заставило меня рыдать так, как сейчас, но после этого мне как‑то стало легче. Раньше, когда она была жива, я плакал вместе с ней, и тогда слезы были такими же очищающими, как и смех но после ее смерти все изменилось. Раньше я рисовал; теперь же не в состоянии дотронуться до кистей или посмотреть на то, что когда‑то сделал. В течение последних шести месяцев мне казалось, что я словно мертвый. У нас не было детей, но она ожидала ребенка, и вот она ушла. Даже теперь я едва ли могу себе это представить, потому что мы все делали вместе. Она была так красива и так добра, — что же мне теперь делать? Простите, что я так разрыдался, один Бог знает, что во мне происходит; но я знаю, что выплакаться — хорошо. Но ведь никогда больше не будет так, как было; что‑то ушло из моей жизни. На днях я взял кисти, но они показались мне чужими. До этого я даже не coзнавал, что держу кисть в руке; а теперь почувствовал, какая она тяжелая и громоздкая. Несколько раз я уходил к реке с желанием никогда больше не возвратиться; но приходил обратно домой. Я ни с кем не мог встречаться, так как в них всегда видел ее лицо. Я сплю, мечтаю, принимаю пищу вместе с ней, но знаю, что никогда не будет так, как было. Думая обо всем этом, я старался объяснить то, что произошло, понять это; но ведь ее здесь нет. Ночью мои мысли только о ней; несмотря на все страдания, мне трудно спокойно уснуть. Я не могу прикоснуться к ее вещам, их запах сводит меня с ума. Я старался забыться, но что бы я ни делал, ведь никогда не будет больше так, как было. Я привык слушать птиц; теперь мне ничего не надо. Продолжать так дальше я не могу. С тех пор я не видел никого из наших друзей, без нее они для меня ничто. Что мне делать?» Долгое время мы пребывали в молчании. — Любовь, которая превращается в скорбь или ненависть, — не любовь. Знаем ли мы, что такое любовь? Любовь ли это, если, встретив сопротивление, она превращается в ярость? Существует ли любовь там, где имеется приобретение или потеря? «В моей любви к ней ничего этого нет. Я совершенно забывал обо всем, даже о самом себе. Вот такую любовь я знал, и такая любовь к ней у меня сейчас. Но теперь я сознаю и другое, сознаю себя, свою скорбь и дни моих страданий». — 174 —
|