|
Обратим внимание на относительно слабые, но творческие степени пассионарного напряжения системы. Их две: одна на подъеме до "перегрева" системы, который мы будем называть "акматической фазой", и вторая-в надломе, знаменующая переход к фазе, которую мы назвали "инерционной". Образно говоря, оба интересующих нас момента являются перегибами кривой роста (плюс-минус) пассионарности этнической системы, причем даже при спаде до полной потери напряжения еще далеко. При относительно невысоком уровне пассионарности стереотип поведения и общественный императив человека не таковы, чтобы незаметно для него самого толкнуть его на добровольную смерть ради им самим выбранной идеальной или даже иллюзорной цели. Но имеющееся в этносе этого периода пассионарное напряжение достаточно для того, чтобы к оной цели стремиться и хотя бы немного изменить окружающую его действительность. Вот тут-то, если у человека есть соответствующие способности, он предается науке или искусству, дабы убеждать и чаровать современников. Стихи ли, картины ли, театральные представления – все это действует на воспринимающих людей и меняет их, причем мы не ставим здесь вопроса: к лучшему или к худшему? Если же эти способности отсутствуют – человек накапливает богатство, делает служебную карьеру и т.п. Исторические эпохи, где господствует данный уровень пассионарности, рассматриваются как расцвет культуры, но за ними всегда следует один из двух возможных жестоких периодов: либо при подъеме пассионарности происходит уже описанный "перегрев", либо при медленном ее спаде наступает упадок. Так, Возрождение (XIV-XV вв.) сменила Реформация (XVI- XVII вв.), а вслед за ужасами Тридцатилетней войны, гугенотских войн и драгонад, а также за свирепостью "круглоголовых" Кромвеля, соединившего, по выражению Энгельса, в одном лице Робеспьера и Наполеона, наступил относительно спокойный период – XVIII в., похожий на Возрождение по уровню пассионарности, но не по ее вектору. Сначала шло повышение уровня, а потом, после катаклизма, – снижение. Это значит, что процент пассионариев снизился, а на их место пришли люди, предпочитающие безопасность-риску, накопление- быстрому успеху, спокойную и сытую жизнь – приключениям. Они были не хуже и не лучше пассионариев; они были просто другие. Этот процесс источниками никогда и нигде не был зафиксирован, потому что он очевиден только при широких сопоставлениях характеристик эпох и стран. Поэтому описание его можно сделать только средствами этнологии и в рамках этнической истории. Но можно ли сказать, что пассионарии меньшего накала – художники, поэты, ученые, служаки и т.п. – не играют роли при этногенезе или что эта роль меньше, чем роль полководцев, конкистадоров, ересиархов или демагогов? Нет, она не меньше, но другая. Мы показали, что личность даже большего пассионарного напряжения не может сделать ничего, если она не находит отклика у своих соплеменников. А именно искусство является инструментом для соответствующего настроя; оно заставляет сердца биться в унисон. И поэтому можно утверждать, что Данте и Микеланджело сделали для интеграции итальянского этноса никак не меньше, чем Цезарь Борджиа и Макиавелли. И недаром эллины чтили Гомера и Гесиода наравне с Ликургом и Солоком, а древние персы Заратустру даже предпочитали Дарию I Гистаспу. Пока пассионарность пронизывает этнос в разных дозах – идет развитие, что выражается в творческих свершениях; но поскольку не может быть поэта без читателя, ученого – без учителя и учеников, пророка – без паствы, а полководца – без офицеров и солдат, механизм развития лежит не в тех или иных персонах, а в системной целостности этноса, обладающего той или иной степенью пассионарного напряжения. — 237 —
|