|
«Тоска сжимала ее сердце. Во рту была неприятная сухость, заставившая Ванду порывисто зевнуть. Тогда почувствовала она, как будто что-то постороннее ползет по ее языку, около самого его корня, что-то тягучее и противное, – ползет в глубине рта и щекочет зев. Ванда бессознательно сделала несколько глотательных движений. Ощущение ползучего на языке прекратилось. Вдруг Ванда вспомнила о червяке. Она подумала, что это, конечно, вполз к ней в рот тот самый червяк и она проглотила его живьем. Ужас и отвращение охватили ее. В сумрачной тишине комнаты пронеслись отчаянные, пронзительные вопли Ванды… За завтраком Рубоносов продолжает пугать ее: – Ты и впрямь думаешь, что я шучу? Вот дура-то! Червяк только пока притих – отогревается, а вот дай сроку, начнет сосать, взвоешь ужасным голосом. Ванда бледнеет и хватается за сердце. Она явственно чувствует легкое щекотание в верхней части желудка. С тех пор она начинает болеть: Под сердцем тихонько надоедливо сосало. То затихнет, то опять засосет. Это томительное состояние продолжалось и дома, за обедом, и вечером. Когда утомленные червяком мысли Ванды переходили на другие предметы, червяк затихал. Но она сейчас же вспоминала о нем и начинала прислушиваться. Мало-помалу снова начиналось надоедливое сосание… Проходили томительные дни, страшные ночи. Ванда быстро худела. Ее черные глаза, оттененные теперь синими пятнами под ними, были сухи и тревожны. Червяк грыз ее сердце, и она порою глухо вскрикивала от мучительной боли. Было страшно, и трудно дышалось, так трудно, кололо в груди, когда Ванда вздыхала поглубже… Ванда ясно представляла себе своего мучителя. Прежде он был тоненький, серенький, со слабыми челюстями; он едва двигался и не умел присасываться. Но вот он отогрелся, окреп – теперь он красный, тучный, он беспрерывно жует и неутомимо движется, отыскивая еще не израненные места в сердце». И вот наступает яркий и солнечный день. Но больная Ванда лежит в постели: «Она безучастно озирала новые, уже постылые стены. Мучительный кашель надрывал быстро замиравшую детскую грудь. Неподвижные пятна чахоточного румянца ярко пылали на впалых щеках; их смуглый цвет принял восковой оттенок. Жестокая улыбка искажала ее рот – он от страшной худобы лица перестал плотно закрываться. Хриплым голосом лепетала она бессвязные, нелепые слова… — 121 —
|