|
Г-н Жозеф, судя по всему, желал увидеть на моем столе какую-нибудь юридическую литературу. Я расположил в художественном беспорядке две таких книги: три выглядели бы вызывающе. Я не поместил на свой бювар никакой так называемой текущей работы. Он прекрасно знал, что в такой день мой интерес направлен на другое. Его наверняка насторожит всякий излишек рвения. Когда я подготовил свой рабочий стол (и на нем было все, вплоть до старой бутылки чернил), мне осталось только создать для г-на Жозефа обстановку, которую тот ожидал увидеть. Нам не стоило и пытаться провести друг друга. Он не допускал сомнений в том, что раскусил меня. Его слова вчера вечером (или, точнее сказать, сегодня рано утром) открыли мне глаза; и он знал об этом, он нарочно их сказал, чтобы меня предупредить. Он явно ждал от меня что-то похожее на признание в любви в испанском стиле; и меня искушало желание его ему преподнести. Вот почему я озаботился тем, чтобы поставить на достаточно видном месте, на каминной полке, чистую тарелку с мелкими монетками, пуговицами, с фитильком в несколько сантиметров длиною — принадлежности жизни бедной, но добродетельной, которая удовлетворяла мои скромные потребности. Я без труда отыскал в ящиках носок сомнительной чистоты и совсем дырявый. Вдохновение подсказало мне воткнуть у самой дыры иголку с суровой ниткой. Эта деталь должна была занять положение в полутени, в уголке комода, на три четверти скрытая стеклянным колпаком часов и тем не менее различимая. В дополнение ко всему я воссоздал казарменную обстановку: вот вам голая кровать, на которой и думать нельзя ни о чем другом, кроме сна (но и это не все!), потом я провел больше часа, мало-помалу разводя в очаге избыточный огонь (во мне подозревали холодную кровь) и в то же время старательно щадя свой камин, дымоход которого не чистился уже два года. Я ограничился весьма внушительной и очень красивой кучей раскаленных углей. Я не ждал его раньше темноты. Он и в самом деле постучал в дверь в пять часов вечера. От его пальто, отяжелевшего от дождя, поднимался пар. Он не произнес ни слова, пока не расположился, как ему было удобно. Он уселся в кресло, которое я для него приготовил, и протянул ноги к огню. Потом дал мне время, как положено, рассмотреть самую красивую пару сапог, какую я когда-либо видел: несомненно, заграничного производства, тонких, мягких, блестящих и без малейших следов грязи. — Вы удивлены, — сказал мне этот ловкий человек, — став свидетелем того, что я явился сюда, за четыре мили, в этакую мерзкую погоду просто ради удовольствия посоветоваться с вами. — 66 —
|