|
Вспоминаю куйбышевские «Крылышки» в конце сороковых – начале пятидесятых годов. Благодушная московская публика шла на их встречи с ЦДКА и «Динамо», предвкушая особого сорта зрелище, и порой его получала. Гремевшие на всю страну форварды запутывались в тенетах многолюдной обороны, теряли самообладание, били мимо, а потом вдруг быстрый черноволосый куйбышевец Гулевский проскакивал, удирал от защитников и забивал гол. В ту пору такая игра выглядела диковинной, народ потешался, симпатизировал «Крылышкам», еще не ведая, что присутствует при начале эпидемии, которой спустя годы суждено будет исказить футбол. «Волжской защепкой» окрестили тогда эту бациллу (хорошо хоть прозвище отдает насмешкой!). Много бед способна натворить оборона, если ее, а не атаку сделать решающей силой! Однако же (и в этом возмездие!) «герои» массированной обороны остаются безымянными, в памяти они сохраняются осиным роем. Истинных рыцарей защиты выдвигают команды, верящие в атаку и умеющие ее вести. Защитники таких команд не носятся скопом, им требуется больше искусства, их игра самостоятельна, акцентирована, они запоминаются как личности. …Редакторская работа, когда изо дня в день просматриваешь ворохи фотографий, убедила меня, что большие мастера «хорошо получаются», они фотогеничны. Едва ли не каждый снимок, где фигурируют Стрельцов, Воронин, Иванов, Колотов, Блохин, выразителен, нестандартен. Когда я еще не разглядел как следует па поле динамовца Козлова, меня заинтересовала скульптурность его поз на снимках. Я стал к нему присматриваться и понял, что фотообъектив и на этот раз прав. Бывают и обратные примеры. Некий форвард принялся было забивать голы, и я просил фоторепортеров снять его крупно. На стол легли десятки снимков, но они разоблачали, шаржировали форварда, показывали его нелепым, смешным. Из этого молодого человека ничего путного не вышло. Константин Крижевский был фотогеничен. Высокий, с выпуклой широкой грудью, чуть сутуловатый, с первого взгляда он не производил впечатления идеально сложенного атлета. В футболе привлекательность лепит игра, тут свои критерии: стройный, рослый красавец может стать потешным, а невзрачный восхитить плавностью и соразмерностью движений. В Крижевском была высоко ценимая в защитниках суровость, даже угрюмость. И вместе с тем ему были свойственны приемы словно бы легкомысленные, приемы повышенной сложности: удары через себя в падении, шпагаты, головоломные прыжки. Другому бы наверняка сказали: «Играй проще, брось эти номера!» И, наверное, правильно бы сказали, потому что у другого, захотевшего играть, как Крижевский, удачи чередовались бы с вопиющими промахами. А для Крижевского усложненная игра, игра в полете, в прыжке, была естественна, это была его собственная игра, ни у кого не заимствованная, продиктованная свойствами, координацией его тела. В хорошие дни он срывал аплодисменты наравне с вратарями и форвардами. Люди вечно надеются увидеть в матче что‑либо необычайное, какое‑нибудь отклонение от привычного, их само по себе покоряет редкое, оригинальное движение, и в этом, кстати говоря, один из секретов зрелищности футбола. Когда говорят – «футбол не балет!», хотят подчеркнуть муки, испытываемые игроками‑воинами на пути к чужим воротам. Пусть так. Но если взять внешний облик футбола, то чем он лучше, чище, чем выше классом, тем больше в нем возникает композиций чисто художественных – скульптурных и балетных. Крижевский играл таким образом, что мог навести балетмейстера на мысль о возможности постановки сцены на футбольную тему. — 59 —
|